Национально-политическая антропология. Познание и наука
Эрнст Крик
- Сознание. Критика теории познания
- Движение, пространство, время
- Наука. Сущность науки
- Истина в науке
- Полярность действительности между окружающей средой и обществом
- Наука об окружающем мире. Материя
- Причинность
- Движение на втором уровне действительности
- Общество. Третий уровень действительности. Социальное и историческое движение
- Влияние одних людей на других
- Выражение в действии
- Познание как движение
- Революция и познание
Сознание. Критика теории познания
То, что в философии именуется «Теорией познания», автором которой считается Кант, в действительности представляет собой теорию науки, т.е. второй этаж общего учения о познании, причем нижний этаж, как правило, заменяется шаткими подпорками. Можно спорить о смысле и цели «Критики чистого разума» Канта, но в «Пролегоменах» смысл этого предприятия однозначно определен как теория науки с постановкой трех вопросов: могут ли математика, естествознание и метафизика быть чистыми науками? По Канту, вся предметность познания это «природа», т.е. бытие вещей, подчиняющихся общим законам. Сам мир в конечном счете не что иное, как конгломерат, сумма этих вещей. Этому миру вещей – как единственному предмету познания – противостоит один лишь диктующий законы субъект любого познания: чистый Логос, совокупность всех форм познания на этапах трансцендентального созерцания, трансцендентальной логики (суждений, понятий и выводов) и формальных и трансцендентальных идей. Этот мир форм чистого, познающего разума конструирует, по Канту, субъект, формальный аппарат познания, из которого проистекает весь закономерный порядок вещей и который присущ всему человечеству, т.е. все люди имеют свою долю в формальном аппарате познания субъекта (или чистого разума) и все люди, независимо от места и эпохи, народа, расы, сословия, эпохи, типа и положения, обретают общезначимые, вечные и обязательные (аподиктические), т.е. научные познания в той степени, в какой они очистили свой метод познания, т.е. сделали свой аппарат познания независимым и свободным от каких-либо влияний, чтобы он познавал реальность без цели, без воли, без инстинктов, наклонностей, страстей и желаний. Непонятным остается способ, которым отдельный человек может участвовать в аппарате субъекта, чистого разума. Субъект познания подобен автомату: как только этому аппарату «задан» предмет, включается процесс познания и выдает аподиктические истины в той мере, в какой он очищен от всего неразумного. Таков основной принцип кантовской теории науки, которая не является теорией познания или является ею лишь в той степени, в какой она ставит вопрос об аподиктических, т.е. научных познаниях. Все они сводятся к формальному аппарату субъекта познания или к «чистому, познающему разуму». В процессе познания любое бытие, любое событие распадается до последней противоположности субъекта и объекта, чистого разума и мира, формы и содержания, образа и материи. Так как законы мира (вещей) проистекают из субъекта познания, т.е. формы чистого разума приложимы к любой реальности, «природа», как бытие вещей, подчиненных общим законам, это синтез субъекта и объекта, взаимопроникновение формы и содержания, придание любой реальности формы с помощью аппарата чистого разума. Критицизм Канта в области теории познания представляет собой чистый и последовательный механистический подход, поскольку формальный аппарат познания заключает в себе активное начало любого познания, любого опыта, любой истины и науки, а также всей «природы». Что в конечном счете остается от мира, от вещественного, от материального и реального, от содержания и природы, за вычетом непознаваемой «вещи в себе»? Одно пустое понятие, граница, призрак. Фихте извлек из этого соответствующие выводы, когда он включил это опустошенное понятие в свое «абсолютное Я» и его абсолютные действия. Теперь мир не более, чем работающий на холостом ходу, лишенный содержания формальный аппарат, мельница без зерна, чулок, который вяжет сам себя, как удачно острил Ф.Г. Якоби. Уже в этой теории познания немецкий идеализм начинает свое формальное, призрачное существование, которым он так гордится.
Не только мир и природа превращаются в руках этой философии в ее конечных выводах в ничто, так что от них остается лишь ряд формальных понятий: субъект и объект взаимно подготовили себя в этой философии к бегству от действительности. Вместе с объектом растворяется и улетучивается субъект, вместе с субъектом объект обрекается на призрачное существование: оба они умирают вместе.
Субъект кантовской философии, по смыслу, – понятие, относящееся к человечеству. Субъект или чистый разум представляют общее, одинаковое и одновременно высокое и лучшее в человечестве. Там, где чистый разум работает с целью познания, там возникает общезначимая, аподиктическая и категорическая, обязательная для всех людей истина, обязательная, потому что она возникает из их лучшей сути. Имеется в виду научное познание. Там, где чистый разум повелевает, там возникает общезначимая, аподиктическая, обязательная для всех людей заповедь: категорический императив. И способность суждения соединяет истину и добро через красоту в гармоничное целое, совокупность всего подлинно человеческого. Таким образом, в сфере критического «перемалывания всего и вся» мы снова встречаем древнюю трехчленность греческой систематики: физику, этику и эстетику, как части познания мира и человечества в целом. Греки через свою философию проецировали на мир и человечество самих себя, как меру всех вещей, как законодателей всего бытия. Так что все начиналось не с Канта, он не произвел никакой революции, а лишь достиг вершины, водораздела новейшего рационализма с его абсолютными притязаниями на роль законодателя человечества. Он дал обоснование и оправдание науке (естествознанию), этике и эстетике долгого периода западной истории. Этот период, прошедший под знаком рационализма, начался с «Рассуждений о методе» Декарта (1637 г.) и занял 300 лет. Посередине, на вершине этой кривой как раз оказываются Кант со своей критикой и Фихте со своим абсолютным Я, а потом через Гегеля кривая идет вниз к эпигонам неокантианства и позднего гегельянства и кончается с Первой мировой войной. Поэтому Канта следует считать самым сильным представителем этой философии, вообще образа мыслей прошедшей эпохи; поэтому сегодня разобраться с Кантом, дистанцироваться от Канта, значит одновременно разобраться с этим большим периодом западной истории, распрощаться с эпохой рационализма. Восходящая к Канту теория познания с помощью чистого разума – главное достижение этой эпохи духовной истории. Позже мы имеем лишь вариации теории познания Канта.
В центре критицизма находится познание деятельности субъекта, который придает свои формы миру вещей. Но что представляет собой сам этот субъект? Не что иное, как совокупность обуславливающих опыт форм и функций познания. Выясняется, что этот субъект вообще не субъект: мы не получаем ответа на вопрос, кто именно познает? В конце концов, «разум» это не личность и не обладатель познаний. Как относится отдельный человек к чистому субъекту опыта? Отдельный человек имеет свою долю в чистом разуме, в субъекте, а разум имеет свою долю в человеке. Каким образом осуществляется это участие, покрыто мраком неизвестности. Познавать должен не отдельный человек, а разум в нем, то, что единственно делает его достойным звания человека. Человек достигает своего совершенства в познании, в добрых делах, в суждениях, в прекрасном и возвышенном, где свобода и необходимость соединяются в той мере, в какой он стал чисто разумным существом, т.е. обезличил себя. Истина, добро и красота предполагают, что человек избавляется от своей естественной жизни и своей личности, преодолевает жизнь и личность, чтобы стать чисто разумным существом. Иными словами, разум в человеке отделяется от его остальной жизни, обособляется и абсолютизируется как начало, мера, ценность и цель мира и человечества. Субъект познания Канта отрывается от действительности и превращается в автомат. Но после того, как связи с живым, реальным человеком порваны, они не могут быть восстановлены: с этим понятием субъекта мы попадаем из реальной жизни в призрачный мир ставших независимыми понятий. Радикальный разрыв между субъектом и объектом также ведет в тупик, из которого нет выхода: подобно субъекту, ирреальный мир вместе с «вещью в себе» в конечном счете превращается в одно ограничивающее понятие. Действительность, познание и истина, т.е. весь мир явлений, парят где-то между предельными позициями чистого, формального субъекта и лишенного какой-либо определенности объекта, которые претендуют на то, что они и есть истинная реальность, находящаяся за миром явлений. Это смертельный танец Логоса. Критический идеализм неизбежно ведет к нигилизму.
Если познание сводится к чистому субъекту как совокупности форм разума, то личность исключается. Мы не знаем больше, кто познает. Критический вопрос заканчивается формальным автоматом.
Великому логику Канту для изображения его трансцендентального мира не хватало средств мышления и языка: он вращался в заколдованном кругу и бессознательно впадал в заблуждение «единства противоположностей»...
...Отсюда следует, что будущая теория познания, если мы не хотим снова впасть в те же заблуждения, не может больше брать за основу трансцендентальную схему субъект-объект, а должна начать с радикального разрушения этой схемы, если она вообще хочет найти путь к реальности мира и живого процесса познания.
Вместе с тем следует отбросить и главный постулат теории познания, а именно тот императив, что любое познание начинается с исследования своих собственных предпосылок, т.е. с самообоснования и самооправдания. Этот постулат критицизма привел к тому, что процесс познания принял образ абсолютизированного субъекта-автомата, именуемого «чистым разумом». Игра теории познания в вопросы и ответы обречена бегать по замкнутому кругу, как гиена в клетке.
Кантовский субъект познания имеет три этажа: формы созерцания, в котором задано содержание познания, их обработка разумом с помощью понятий и суждений и, наконец, объединение их в мировоззрение на базе разумных идей. Этим трем этажам соответствуют три возможности чистой науки: математики, физики и метафизики. Эмпирическое познание образует второй этаж. Любая наука о предметах или вещах по необходимости естественная наука, которая обретает научный характер лишь в той мере, в какой она использует в своей методике математику. Многообразие чувств, воззрений, опыта и мыслей достигает единства на верхнем этаже, в чем и заключается последний смысл познания. Обязательность выводов этого познания для всех людей основывается на том, что они получены с помощью разума, который во всех людях один и тот же, хотя, возможно, не все люди одарены им в одинаковой степени, т.е. еще не достигли одинаковой высоты и зрелости чистого разума, не возвысились до чисто разумного существования.
Кроме разумного познания, по Канту, есть еще эмпирические познания, которые люди получают в зависимости от своего особого типа, личности и положения. Эти познания, поскольку они не имеют общеобязательного характера, относятся не к области теории познания, а к области психологии, одной из естественных наук. Открытым остается вопрос, как вообще соотносятся друг с другом эти познания из психологической области и научные или разумные познания.
Пропасть между ними кажется непреодолимой. Поэтому ставится под вопрос единство познания, равно как и единство человека, который выступает то как предмет познания, то как чисто разумное существо, субъект познания, и обе его стороны никак не могут обрести единство. Таким образом, именно в человеке имеет место разрыв между его бытием в качестве разумного существа (формальной души) и в качестве предмета (тела и инстинктивной души), тогда как мир, «природа» едины, потому что в их хаотическом многообразии и бесформенности разум устанавливает порядок и закономерности. С помощью математических методов в области трансцендентального созерцания это хаотическое многообразие обрабатывается в понятиях, а потом на базе разумных идей сводится воедино.
Из-за кантовских представлений о человеке и мире, на которых основана критическая философия, вся теория познания рассыпается. Не выдерживающими критики предпосылками этой философии являются:
1) непреодолимый дуализм разума и тела в самом человеке;
2) абсолютный разрыв между субъектом и объектом познания;
3) допущение о наличии во всем человечестве всегда и повсюду одинакового формального разума, который отделяется от остальных жизненных взаимосвязей, как от содержания, и изображается как «чистая» форма;
4) основанное на этом предположение об абсолютно истинных познаниях;
5) одинаковость одностороннего процесса познания от созерцания через понимание к единству на базе разумных идей;
6) фикция синтетических априорных суждений.
Хотя мы решительно отвергаем кантовскую теорию познания, обязательной исходной точкой для нас остаются два положения Канта:
1) Учение об активном характере познания.
2) Учение о мировоззрении, которое преобразует действительность, а не просто описывает ее.
Кант выводит движение из основных форм созерцания, так как оно предполагает нечто эмпирическое, а именно подвижный предмет. И основные формы пространства и времени тоже могут быть только предметом созерцания. Эмпирическое относится к движению в такой же степени, в какой в нем соединяются пространство и время, которые тоже можно созерцать только на предмете. Кант поддается соблазну объяснения через язык: пространство и время – изначальные существительные, а движение – отглагольное существительное, по необходимости относящееся к субъекту. Логистов и онтологов всегда можно поймать на таких уловках, потому что нить языка ведет их и заводит, куда не надо.
Если движение по необходимости содержит в себе точки времени и пространства, это еще не означает, что оно состоит из этих двух частей. И это не означает, что можно придавать пространству как основной форме внешний смысл, а времени – внутренний смысл, не говоря о том, что никто не знает, в чем разница между внешним и внутренним смыслом. Это различение – такая же выдумка Канта, как и соотнесение им времени с числом и арифметикой. С помощью таких сомнительных решений Кант пытался ускользнуть от сфинкса времени: он просто отодвигал в сторону эту проблему, которую не мог решить, как и проблему самого движения.
Со времен Гераклита и Парменида философы бьются над соотношением между полюсами движения и покоя. Попытки снять одно через другое были обречены на провал, как у названных греческих философов, так и у Канта и идеалистов. Без покоя нет движения и без движения нет покоя. Без постоянства нет хода времени, а без последнего нет постоянства. В точке массы в пустом бесконечном пространстве движение и покой совпадают: это ситуация галилеевского закона инерции, которая служит основой анализа действительного механического движения, методическим принципом. Аналитическая геометрия понимает движение как изменение положения относительно произвольно выбранной точки, и с помощью этого метода Лейбниц объяснял, что различие между системами Птолемея и Коперника заключается только в том, брать ли за точку пересечения координат центр Земли или Солнца, а не в «истинности» или «ложности» той или иной системы. В обеих возможностях есть своя истина, преимущество решения Коперника заключается лишь в его классическом упрощении траектории движения планет. С чем соотносить движение человека на пароме: с морем, с вращением Земли, с движением солнечной системы? В бесконечном пространстве без центра движение и покой в каждой точке – одно и то же, а отношения между различными движущимися телами определяются произвольно.
В принципе можно понимать падение тела как движение Земли к телу, как стремление тела к падению и как результат земного притяжения. Подъем воды в трубке, из которой удален воздух, также можно объяснять «страхом природы перед пустотой» или повышенным давлением воздуха на поверхность воды. Закон движения Аристотеля, согласно которому фактическая траектория движения тела пропорциональна полученному толчку, имеет свое внутреннее оправдание, как и закон инерции Галилея. Побеждает не «истина»: просто в рациональной систематике производится отбор имеющихся возможностей по критериям простоты и целесообразности. Наука ищет в многообразии наиболее всеохватывающий и лучше всего упрощающий общий знаменатель.
Сознание имеет перед собой движение, которое понимается, анализируется, изображается и измеряется в соотношении с чем-то предположительно неподвижным. Все конечное укладывается в это соотношение, в бесконечности же движение и покой совпадают. С помощью таких противоположностей сознание упорядочивает свои представления о пространстве. Нет абсолютного сознания и идеалистического абсолютного пространства. Каждое живое существо ощущает свое тело как часть пространства. В рамках человеческого рода представления о пространстве варьируют в зависимости от структур сознания, меняющихся от расы к расе и по мере исторического развития. Древнегреческие представления о пространстве были иными, нежели представления о бесконечном пространстве, победоносно утвердившиеся на Западе с XVII века, по крайней мере, в философской и научной концепции, хотя конечные выводы из этого не были сделаны, во-первых, из-за того, что ради сохранения «духовно-исторической преемственности» (т.е. чужеродных античных наслоений на северных народах) продолжали держаться за геометрию Эвклида, основанную на греческих представлениях о пространстве, а во-вторых, из-за наивных представлений о Земле или о Солнце, как о неподвижном центре космического пространства. Но у бесконечного пространства не может быть центра. Ему соответствует только мистический символ бесконечности в виде круга или шара, центр которого везде, а окружность – нигде. Даже учение Коперника внедрилось только в сознании западного образованного общества, но не как непосредственное восприятие пространства. Каждый образованный человек, как и дикарь, видит в своем теле центр своего горизонта, круга, который описывает Солнце.
Бесконечное пространство – проблема религиозных, математических и кинетических систем, которым не удалось создать соответствующие этому принципу системы геометрии, арифметики, космологии и механики, потому что понятие бесконечного пространства не может быть преобразовано в общеобязательное представление о нем. Наука о бесконечном не смогла изменить основные структуры сознания. Бесконечное пространство осталось абстракцией. Не проходит ли здесь вообще граница возможных изменений человеческого сознания? Бесконечное доступно ему только в символе.
«Движение» это совокупность реалий, воспринимаемых сознанием. Вместе с ним налицо переменная основная форма представлений о пространстве... Пространство находится «в» сознании – сознание – «в» пространстве. В одном случае мы имеем перед собой идеалистический тезис, согласно которому всеобщее и абсолютное сознание проецирует пространство из себя, в другом – противоположный, реалистический или онтологический тезис, согласно которому пространство вторгается в сознание и заполняет его, делает его своей частью или отражается в нем. Так что «в» чем? Предмет находится в пространстве, поскольку он имеется в сознании, – и наоборот. «Пространство» это абстракция. Реальность задана в представлениях о пространстве, в которых нераздельны форма и содержание, восприятия и их оформление. При пространственной форме восприятия все воспринимаемые реалии, все «вещи» находятся в пространстве, поскольку оно существует вместе с представлением о нем в сознании. Если же пространство объективно, существует как форма реальности, связано с предметами, то оно опять-таки заполняет сознание как его форма. Нет двух пространств, пространства внешнего мира вещей и пространства его отражения в сознании. Противоположности совпадают, как только мы переводим проблему из области абстракций в область восприятий. Остается проблема функции оформления, живого движения в самом сознании. Идеалистический (кантовский) тезис в данном случае гласит: абсолютное сознание создает абсолютное пространство, проецируя свою форму представлений о пространстве в пустоту, в ничто («вещь в себе» это всего лишь замаскированное ничто), в результате чего оно сводит чувственные впечатления, поступающие из непознаваемой сферы, в упорядоченный, закономерный мир вещей. Онтологический или реалистический антитезис делает не сознание, а мировое пространство абсолютом, воздействующим на сознание.
Мы не знаем больше никаких абсолютов, потому что мы заглянули за все абсолюты и поняли, что это обман: все они возводят изначально относительные, т.е. ограниченные и условные понятия на уровень высшей реальности, якобы кроющейся «за» миром явлений. Любая метафизика это абсолютизация понятий, придуманных философами, которые, выступая в качестве глашатаев Абсолюта, претендуют на абсолютность своих собственных учений. Мы не знаем никакого абсолютного пространства и никакого абсолютного сознания (абсолютного Я, чистого разума, абсолютного духа), мы знаем только истину живого сознания и представлений о реальности, которые мы проверяем только на их соответствие единству мира и человека (объекта и субъекта). Мы не признаем ни одну из позиций, видящих в сознании или мире (пространстве) абсолютную спонтанность или чистую восприимчивость. В восприятии пространства и реальности вообще смешиваются воздействие реальности и сила познающего сознания. Спонтанной силе мира вещей соответствует восприимчивость субъекта, оформляющей силе сознания соответствует пригодность его содержания к оформлению. И субъект, и объект, даже будучи разделенными, восходят в своих закономерностях к высшему единству и остаются его частями. Из соответствия субъекта (сознания) и объекта (мира) вытекает весь процесс познания, начиная с его основы: созерцания. Но если в сознании мир воспринимается как мертвая вещь, а само сознание – проявление жизни, то в итоге в нем (т.е. в сознании) спонтанное стремление к оформлению перевешивает силу внешних воздействий. Иными словами, процесс познания заключается во взаимодействии двух компонентов сознания, его восприимчивости и его стремления к оформлению, но при их взаимодействии побеждает стремление к оформлению, к творчеству. Таков закон жизни, и учение об активности сознания сохраняет свое значение как основное содержание теории познания Канта, – это следует подчеркнуть.
Пространство – не что иное, как совокупность реалий, данных в восприятии, и принцип внутреннего порядка этих реалий.
Если вычесть из движения пространство и вещественность движущегося предмета, мы получим чистое время, которое само по себе столь же недоступно восприятию, как и чистое пространство. Оно тоже основная функция сознания. Время можно воспринять и измерить только в движении как момент этого движения, как изменение положения одной вещи относительно другой. Движение определяется в понятиях при сопоставлении с чем-то неподвижным, время – при сопоставлении с чем-то постоянным. Время, как мера изменения позиции или состояния, определяется при сопоставлении с чем-то постоянно длящимся. В основе всех измерений лежит какое-то условное постоянство. Чистое время как и абсолютное пространство – абстрактная фикция, в действительности это упорядочивающие основные функции сознания.
Сознание подвержено постоянным изменениям. Любая философия в конечном счете основана на том, что она ищет какую-то неподвижную точку опоры в этом потоке изменений. Внутренняя необходимость сознания заключается в том, что любое движение может быть осознано и измерено только в сравнении с неподвижным, любое изменение – в сравнении с постоянным. Но это лишь временные точки опоры: где-то и когда-то само неподвижное двинется, а само постоянное – изменится. Поэтому философия и ведет поиск Абсолюта: в этом смысл любой «метафизики». Но на вопрос об Абсолюте философы дают тысячи ответов. Одни помещают его в потусторонний мир, другие находят его во всеобщем бытии, третьи – в абсолютном сознании, четвертые абсолютизируют мироздание в целом или ищут мельчайшие элементы Абсолюта – атомы. Все ответы на вопрос об Абсолюте произвольны, все они получены путем абстрагирования и отрицания. «Вечное», например, является в двойном образе: как вечно длящееся это отрицание изменений, абсолютизация неподвижного времени, а в мистическом понимании вечное это, наоборот, отрицание времени, вневременное состояние. Бытие отрывается от всех конкретных реалий, абсолютное Я – от всех конкретных личностей. Чистый разум это абстрактный, абсолютизированный остов конкретного сознания. Бог философов (весьма далекий от Бога верующих) конструируется точно таким же образом, как атом физиков и химиков. Гоббс оставлял своему Богу только предикат существующего. Чем отличается такой Бог от атома? Паскаль, отчаявшись в мире и человеке, оказался в мире, где все относительно и уповал только на Божье милосердие. Новейшая онтология, которая хочет уйти от идеалистического нигилизма, ясно показывает, что и «Бытие» не что иное, как промежуточная станция на пути, конечная точка которого Ничто. В самом деле, почему, размышляя о Бытии не очистить его путем абстракции от всего существующего? Философ этого направления либо упадет в пропасть, имя которой Ничто, либо примет на краю этой пропасти позу героического самоутверждения, либо взовет к Божьему милосердию. В любом случае он неизбежно кончит тем, что будет в отчаянии оплакивать, как Фауст, мир, который сам разрушил.
У греков, классическое достижение которых – геометрия Эвклида, при пустом бытии, полученном путем абстрагирования от любой реальности, еще сохранялись представления о пространстве, а движение и время были им чужды. Со времен Парменида «онтологи» были враждебны движению, им нужен был недвижимый покой и нераздельное единство. «Бытие» в конечном счете это состояние неподвижности, в котором неизбежно сохраняются представления о пространстве. У Парменида и Гераклита Логос – любое «Бытие» в конечном счете сводится к Логосу, к способности делать выводы – превращается в твердую точку покоя посреди всего изменяющегося и преходящего...
Попытка новейшей онтологии сделать время основополагающим началом бытия, чтобы вместо покоящегося в пространстве бытия получить динамичное или псевдоисторическое бытие, – в высшей степени странный окольный путь. Если требуется метафизическое начало, радикально противоположное греческому бытию, то этот окольный путь через то же греческое бытие к времени иного типа как к исходному началу означает лишь искажение бытия, причем одновременно насилуется язык, когда выражение, изначально обозначавшее в нем отношения между пространством и положением, переводится в категорию времени.
Но каким образом Кант дошел до того, что придал пространству внешний смысл, а времени – внутренний? Разве есть «внутреннее» движение, которое больше, чем внешнее, заключает в себе время без пространства? Кант сам загородил себе путь к ответу на этот вопрос, соотнеся внутренний смысл, а с ним и время с арифметикой, а внешний смысл – с геометрией. Арифметика имеет со временем не больше общего, чем геометрия. Как от точки можно перейти к прямой, а от нее – к плоскости, так же можно от сложения перейти к умножению и возведению в степень. Геометрия и арифметика вообще не имеют ничего общего с непосредственным созерцанием: эти конструкции из понятий относятся к сфере мышления, к сфере абстракций, которая, однако, сохраняет связь с созерцанием, равно как и понятия, и законы механики, а также биологии.
Здание человеческого сознания зиждется на двух главных столпах. Сторона ощущений дополняется другой стороной, возможностью передавать и воспринимать при посредстве языка свои ощущения и мысли. Сторона созерцания соотносится, главным образом, с пространством, другая сторона – с течением времени. Я могу слышать звуки лишь один за другим, но не все сразу. Звуки это чисто временная последовательность, а на стороне созерцания господствует пространство. Созерцание и слух вместе составляют внутреннюю механику процесса познания. При этом примечательно, что один полюс этого процесса обозначается лишь одним словом «созерцание», которое сочетает в себе спонтанность сознания и его способность к восприятию. На другой стороне спонтанность речи и способность слуха к восприятию опять образуют два полюса: они могут взаимодействовать во времени вне пространства...
...Но время лежит не только в основе речи и слуха. Для упорядочивания чувств, внутренних восприятий время также является основной формой. В данном случае время можно назвать формой «внутреннего» смысла.
Мышление это место и способ переключения с пространственного созерцания на речь, связанную с течением времени. Это центр жизнедеятельности, спонтанной силы, руководящей обеими сторонами. Здесь происходит то, что Кант называл синтезом, апперцепцией. Здесь начинают формироваться точные понятия и суждения. Мы называем этот процесс методом.
В живом, личном центре сознания, связанном с другим полюсом жизни, телом, инстинкты преобразуются в целенаправленную волю. При своем зарождении мысль неотделима от воли, познание – от действия. Лишь вознесясь ввысь, «теория» дистанцируется от цели, но одновременно отрывается и от осмысленной взаимосвязи жизни с волей и действием. Любое познание должно исходить от корней жизни: только тогда оно сможет преобразовать инстинкты в сознательную волю. От них сознание черпает свою спонтанную силу... Жизненный корень познания и воли, сознания и действия один.
Из этого единства возникает и динамический элемент познания, стремление к познанию нового...
Две стороны сознания, исходящие из одного живого центра, снова встречаются в нем и образуют живое единство субъекта и объекта, в котором один превращается в другой, нейтрализует другой, служит критерием другого, в котором происходят анализ и абстрагирование, образование категорий и понятий. Здесь же таится и возможность метафизической абсолютизации понятий. Выполняя роль посредника между пространственной и временной сферами, сознание может возомнить себя и свои продукты – абсолютное Я, чистый разум, абсолютное бытие, бесконечность в большом и малом (например, в атоме или точке пространства и времени) – лежащими вне времени и пространства, вообразить Нечто, остающееся постоянным при всех изменениях, потому что оно якобы находится вне времени и пространства. Отсюда и все попытки вывести движение и изменения, пространство и время из высшего начала, лежащего вне их.
Любая попытка определить «сущность» науки на основании ее многообразных национальных, расовых и исторических проявлений обречена на неудачу, так как для размежевания форм проявления сущности «науки» нужно иметь заранее определение этой сущности, которое может быть дано только с точки зрения современной науки, а наука иного типа будет представать в ложном свете. Из современной науки нельзя делать норму и эталон, так как и ее нельзя свести к единой формуле. Произвол и анархия в ней столь велики, что любой ученый склонен считать наукой лишь то, чем он сам занимается, а все прочее для него – не наука. Путаница усугубляется тем, что в современной науке в той мере, в какой она отказалась от пустой болтовни об истине ради истины, пересекается множество целей. Перед ней стоят три основные задачи: участие в преобразовании окружающей среды (техника), участие в преобразовании общественной жизни (политика) и содействие внутреннему формированию человека. Но это поверхностное деление, так как каждая наука по своим собственным законам служит в конечном счете формированию мировоззрения. Техническое значение науки может быть большим, но с точки зрения формирования мировоззрения – второстепенным. Это изначальное назначение любой науки – как и любой философии – было и остается ее высшим назначением. Такова традиция, которую мы унаследовали от древних греков.
Первоначально любая наука является философией: она продолжает своими средствами дело мифа. Мировоззрение, построенное на основе Логоса, ищет общие законы Вселенной, дабы усовершенствовать человечество, приведя его в соответствие с этими законами. По этому пути шли не только философы древней Греции, но также Китая и Индии, с неизбежными расовыми вариациями.
С философией смыкались опыт и методы техники и политики. Никакая техника и никакое искусство не основывались первоначально на науке. Любая наука развивается в рамках полярности ее технических и мировоззренческих функций, причем центр тяжести перемещается то на один, то на другой полюс. Наука теряет свой жизненный нерв, когда она опускается до уровня технологии какой-либо специальности, утрачивает свое философское содержание, а вместе с ним и связь с другими науками. Специальные науки лишаются своей общей мировоззренческой почвы. Отсюда кризис современной науки: автономный техницизм и специализация оторвали ее от корней, ослабили творческие импульсы и привели к упадку. Мировые светила хирургии, физики, химии и т.д. уже не вносят в науку ничего нового.
Для западной науки с XVII века был характерен последовательный рационализм. И в этом случае путь науке проложила философия. До середины XIX века связь между философией и специальными науками оставалась тесной и прочной, хотя уже у Гегеля философия перестала быть ведущим началом науки, а превратилась в рамочную структуру, пригодную лишь для составления энциклопедий.
Рациональная философия объявила разум сувереном. По времени это совпало с возникновением абсолютистских государств. Эмансипация разума шла рука об руку с эмансипацией буржуазии. Но что представляет собой этот разум?
Научное мышление может быть выведено только из стихийного сознания, оно не дает науке собственной основы. Научная теория, которая не основывается на реалиях донаучного сознания, повисает в воздухе. Нет Логоса в себе и для себя, разум не лежит в начале мироздания и жизни. Главным заблуждением рационализма было то, что он постулировал свою форму разума как форму всего человечества. С этой предпосылки начался автономный рационализм, согласно которому мироздание имеет план, в природе царит рациональный порядок, т.е. разум – начало и цель. Отсюда уравнение: «Разум = истинная природа = закономерность = гуманизм». И эта философия ставила своей задачей приведение человечества в соответствие с мировой гармонией.
Объявив себя сувереном и оборвав все связи, разум уверовал, что может объяснить все тайны и все причины, ища повсюду самого себя. Все, что отклоняется от его законов, – грехопадение, слабость, несовершенство, их следует преодолеть разумными методами. Так начался победоносный завоевательный поход западного рационализма. Его тайна, суть и орудие – метод, приложимый к любым причинам и целям. Методизм проникает во все области жизни, со времен Ратке и Коменского он утверждается и в педагогике.
Решающей победой рационализма было создание точного, механического естествознания. Высшим проявлением разума стала математика как формальный метод всех наук. Здесь рационализм нового времени сближается с древними греками: закономерность, разум, Логос мира или природы это их математическая структура. Но что общего у математики и механики с идеей гуманности? То же, что и у греков: человек это одаренный разумом маленький механизм, который может совершенствоваться, следуя законам природы. Представления о человеке и о природе неотделимы друг от друга. Математический, разумный метод ведет через совершенствование людей к совершенствованию мира. Таков смысл «прогресса». Поэтому новейшая философия, как и греческая, делится на логику (математику), этику и эстетику, причем этика это логика или наука в приложении к человеческой жизни, результат чего – всеобщая гармония. Поэтому в триединстве истины, добра и красоты главенствует первый элемент – Логос.
Мировоззрение Гердера было двуслойным, гуманистическим и национальным одновременно: «Гуманитарные науки» получили от него сильнейший импульс и нарушили монополию естественных наук, которые признали в них как минимум младших сестер. Но ни Гердер, ни романтики не одержали полной победы над научными теориями Канта, не осуществили радикальный прорыв к новому мировоззрению. XIX век, как и Гердер, страдал раздвоенностью мировоззрения, поэтому сохранялся дуализм естественных и гуманитарных наук. Преодоление этого дуализма в национальном мировоззрении открывает новую историческую эпоху. Расово-национально-политическое мировоззрение дает науке новые импульсы...
...Все еще широко распространенная вера, будто научная методика сама по себе не зависит от расы, народа и истории, а является чисто формальным средством достижения любой цели, причем в доказательство ссылаются опять-таки на математику, – главное заблуждение, которое показывает, что гуманистическое мировоззрение с его абсолютным и чистым, т.е. не зависящим от эпохи, расы и народа, везде и во все времена одинаковым разумом, и с его научными методами еще долго не будет преодолено...
...Метод это не раз и навсегда заданная форма, не единообразная функция, применимая к любому народу и любой задаче и цели. Наука неотделима от «донаучного» мышления ее творцов, а ее цель, знание, – от смысла жизни. То, что можно отделить и чему можно научить, это лишь мертвый материал, заполняющий сознание. Формы мышления расово и исторически обусловлены. Они развиваются во взаимодействии расовых задатков с исторически обусловленной жизненной задачей. Научный метод – лишь способ применения этих форм. Наука и ее методы никогда не образуют замкнутый мир, существующий для самого себя, они вырастают на почве общественного сознания и поэтому расово, национально и исторически обусловлены...
Для выросшей на почве расово-национального мировоззрения новой науки принципы исследования и точные методы обретают новый смысл. За последние столетия в каждой науке утвердились некие догмы, так что исследования продолжаются лишь на периферии наук. Наука, выросшая из нового мировоззрения, должна подвергнуть критике и свои догмы. Широкие перспективы открываются уже благодаря тому, что наука вышла за рамки своих антропологических предпосылок и вторглась в область, которая до того была для нее закрыта кантовским постулатом о чистом и абсолютном разуме как высшей инстанции, как пределе и единственной предпосылке науки. Разум был началом и целью, задавать вопросы, что за ним, было нельзя. Теперь же ставится вопрос о смысле и первоосновах жизни, находящихся за сознанием и познанием.
Метод в будущем тоже будет связан с мировоззрением. При постулате чистого всеобщего разума ставилась цель совершенствования чистого человечества. Если же место единообразного человечества, которое за биологическими рамками всегда было лишь идеальной функцией, займут реальные народы с их естественными основами, их расовым неравенством, их антагонизмами, их историческими задачами, их ценностями и их расово обусловленной структурой сознания, научная методика станет продолжением конкретных форм мышления. Это значит, что определенное применение методов смещается из плоскости якобы единообразного общечеловеческого разума в плоскость национальных, расовых и исторических предпосылок познания. Иными словами, мы не можем заранее, с помощью общих понятий определить, какой будет наука будущего, какими методами она будет пользоваться и к каким результатам придет: это зависит от расовых задатков и задач познающих людей.
Что же такое «истина» в науке? На основе постулата о чистом разуме человечества на этот вопрос было легко ответить: истинное, т.е. общезначимое и обязательное познание имеет место тогда, когда чисто разумное существо направляет свой чистый, ничем не замутненный и не отягощенный разум на мир предметов и вещей, подобно тому, как «добро» творится тогда, когда на волю влияет только чистый разум. Вместе с «чистым разумом» эта истина и это добро теряют свою опору. Все основывалось на фикции.
Значит ли это, что «истина» – только фантом? Если истины нет, значит, и наука – лишь самообман человечества. Мы не можем ответить на этот вопрос, исходя из «чистого разума». Новую постановку вопроса и новый ответ мы выводим из исторической реальности народов, одним из выражений которой является наука.
Для начала нужно развеять миф о науке. Нет «науки», обладающей саморазвитием и воплощающей в себе «истину», что позволяет ей делать обязательные для всех выводы. Перед лицом реальности «наука» это лишь собирательный термин, никогда четко не определяющий предмет. Познания, которые идут в разных направлениях, он пытается свести к общему знаменателю. Научный характер, например, философии Ницше, оказавшей большое влияние на науку, как минимум оспаривается и не признается «специалистами», которые, стремясь к монополии, считают наукой лишь то, что делают они сами. Иными словами, предмет и границы «науки» расплывчаты.
Знание обретает значение и силу благодаря содержащейся в нем доле истины, но не может быть отдельного знания, которое могло бы претендовать на то, что оно содержит в себе всю истину целиком, ибо любое отдельное знание по необходимости односторонне и частично. Это относится и к формулировкам законов природы в естественных науках. Процесс познания сразу же остановился бы, если бы последнюю открытую истину приняли за конечную цель. Любое научное познание в лучшем случае путь к истине. Истина никогда не бывает законченной, ее всегда приходится пересматривать на основании новых данных. Наука, как и сама жизнь, это вечное движение.
Такой взгляд на истину разрушает не истину как таковую, а маниакальные притязания на абсолютность некоей истины и типичную для ученых тупость, их поповскую гордость своим знанием и претензии на высокий ранг в духовной сфере. Каждый из них утверждает, что нашел последнюю и окончательную истину. В действительности они обладают лишь ремесленными инструментами.
Сказке о чистом познании приходит конец. XIX век допускал, что один и тот же человек может быть и научным гением, и мошенником, т.е. отделял знания от характера и от образа жизни. Но познание истины связано с характером, характер – предпосылка безусловной правдивости, воли к познанию истины. Без этой предпосылки нет творческого познания. Рабы не знают истины, ее знают лишь свободные люди.
Эта связь познания истины с характером является одновременно связью как с постоянным смыслом жизни личности, так и с ее изменениями. Любое познание истины зависит от внутренней необходимости ставить вопросы, что в свою очередь выражает ориентацию. Обусловлена не цель вопроса, а его конечная точка. Здесь вопрос и ответ, знание и истина связаны с меняющейся жизнью, с естественными основами жизни в крови и почве. С вопросом связан взгляд на вечную истину и путь к ней, который сам меняется с переменами в человеческой жизни и обусловлен расой и историей. Никто не может в познании перенестись за пределы собственной жизни в область «общечеловеческого чистого разума». И Кант не смог. В абсолютных фикциях рационализма заключена не столько возможность научного познания, сколько претензия на недостижимую, сверхчеловеческую позицию научного познания. Здесь философы и ученые выступают как наследники попов, их фикций и претензий. Плохи дела у истины, которая основывается не на жизни и реальности, а на фикции «чистого разума».
Остается вопрос об общезначимости результатов познания после падения фикции общечеловеческого «чистого разума». Этот вопрос связан с вопросом об одинаковости структур сознания. Вопреки либералам, не каждый человек имеет свое мировоззрение и свою истину. Мировоззрение и истина неразделимы: истина – ось мировоззрения. Ни один человек не живет сам по себе, в том числе и творческий человек. Истина рождается на оси жизни, а не на ее обочине, обычно в жестокой борьбе с противодействующими силами. Рождение истины это самопознание, самоутверждение и победа воли, имеющей особую расовую основу. Творческий человек лишь придает этой воле осознанные формы. Путь истины к победе это путь истории, динамики отношений между народами, а не путь равенства на основе фиктивного общечеловеческого «чистого разума». Нет истины, которая была бы одинаковой для германцев, китайцев, индусов, евреев, негров и индейцев, но есть истина, предназначенная для людей одной расы, одного народа, одной исторической судьбы. То же относится к иерархии ценностей и форме мышления, соответствующей расовому типу.
Истина меняется в ходе истории как и задачи и формы жизни народов и рас. Как в основе исторических перемен лежит изменение расовой структуры, ослабление расового ядра народа, так и мировоззрение и истина меняются в соответствии со сдвигом естественных основ. С ослаблением собственных защитных механизмов может измениться и сознание под влиянием чужеродных наслоений, как это произошло с германцами под влиянием христианско-античных наслоений. Может быть, это было связано с расовыми сдвигами и перемещением центра тяжести естественных основ.
Но и при стабильности расы и основных черт характера народ не стоит на месте. Он всегда вовлечен в судьбоносный ход истории. Благородство расы сказывается именно в том, что она не является простым объектом истории, но силой, определяющей ход истории. Сюда относится и выработка победоносного мировоззрения.
Основной характер и основная форма истины постоянны, если не происходит сдвига расового центра тяжести. Но изменение истины вызывается необходимостью борьбы за существование, остановка в развитии это смерть. В конечном счете истина меняется в результате судьбоносных решений по зову свыше, даже при сохранении неизменной расовой структуры. Закон истины это закон самой жизни, потому что истина не что иное, как осознание смысла общественной жизни. Одна, вечная истина есть точно так же, как есть одна, вечная жизнь.
Рациональные абсолютисты противопоставляют этому тяжелую артиллерию аподиктической, общечеловеческой истинности математики и законов природы. Если в гуманитарных науках истина зависит от мировоззрения, то в математике и естествознании она якобы абсолютна и не зависит от расы, народа и истории.
Если это так, то для начала надо бы предположить, что физики и математики обладают сверхчеловеческими способностями абсолютного познания и могут вознестись высоко над жизнью. Тупое отрицание своей связи с ней не делает эту связь нереальной, формы и методы познания остаются обусловленными.
Возражение, будто все люди в равной мере подвластны законам природы, не дает физикам и химикам права объявлять свои формулировки этих законов абсолютными. Истинность закона тяготения неоспорима. Но понятие «силы тяжести» и притяжения масс, положенные в основу математической формулировки этого закона, не являются необходимыми инструментами разума, а созданы на основе определенных расовых предпосылок. То же можно сказать о законе инерции и всех других научных формулировках законов природы, в том числе и закона движения планет Копернка-Кеплера: это методы и понятия, созданные определенным народом, чтобы свести многообразие явлений к максимально простому общему знаменателю. «Истина» перечисленных законов заключена в методе. Эти формулировки одержали победу над другими им подобными, благодаря максимальному упрощению и наилучшей пригодности для измерений и расчетов.
От этого зависит также истинность наших арифметических и геометрических систем. Истина о сумме углов треугольника это просто функция и результат системы Эвклида. Остается вопрос, почему именно эта система стала нормой. И здесь «истина» – методический, формальный принцип, зависящий от математического метода и систематики в целом.
Вопрос об истинности отдельных научных систем и методик сводится в конечном счете к категориям отдельных наук. Истина может быть открыта только в определенную эпоху, при особых расовых и национальных предпосылках, влияющих на способ мышления. Восприятие истины обществом определяется не тем, что она все разъясняет, а готовностью общества того или иного расового типа к ее восприятию. Но размах и длительность ее признания не абсолютны. Жизнь никогда не проявляет себя в какой-то одной форме, и ни одна форма не может претендовать на то, что она абсолютна и может служить мерилом для всех прочих форм. Главная, вечная истина никогда не адекватна отдельному знанию. Все познания в их обусловленности и ограниченности, в их многообразии и изменчивости, являются частями вечной истины, стремятся к ней и сражаются за нее в зависимости от условий естественного, национального и исторического существования, структуры сознания познающих людей.
Полярность действительности между окружающей средой и обществом
...Все дуалистические метафизики и религии ставят за или над «чувственной» действительностью иную, потустороннюю действительность, которую называют высшей или истинной, а настоящую действительность снижают до уровня явления или даже видимости. Часто при этом видимый мир попадает в промежуточную позицию между высшей и низшей действительностью, которые вместе в своей полярности Неба и Ада, Света и Тьмы, образуют потустороннюю, вечную и бесконечную действительность. История народов полна представлениями и учениями такого рода, неотделимыми от их понимания действительности. Загадочней всего «действительность» Евангелий. Евангелие от Марка рассказывает историю пришествия и победы в борьбе Богочеловека с бесами «Царствия небесного». Грубым заблуждением либеральной теологии была попытка видеть в нем просто искаженный баснями о чудесах исторический рассказ, соответствующий нашему пониманию действительности и истории. Это Евангелие относится к области магическо-мифических представлений о действительности, хотя в нем упоминаются исторические факты и личности, такие как Ирод, Август, Пилат, представлений, для нас совершенно непонятных, как и отношение описанных в нем мира и действительности к миру нашей рациональной повседневности. Мир евангельских представлений с их образами, чудесами и событиями с самого начала задумывался как многозначный по смыслу: видимая действительность и истинная сверхдействительность, человеческий и божественный, исторический и метаисторический, материальный и духовный, рациональный и магический мир соединялись в образе Христа. Мир и центральный образ Евангелий ни посю-, ни потусторонние, они и то, и другое одновременно. С помощью Логоса это невозможно описать, хотя они называют свою действительность «Логосом», но в совсем ином значении.
В рациональном сознании «истинная» действительность возникает обычно в результате субстанциализации понятий. Греческие философы, начиная с Гераклита и Парменида сражались против мифа, т.е. представлений, созданных поэтами и пророками. Когда при этом происходит субстанциализация понятий, над чувственной и видимой действительностью возникает «истинная» или «высшая». Но как и миф, субстанциализация понятий тоже грешит антропоморфизмом, без чего не обходится ни одна философия. Идеи Платона это тоже материализованные понятия, отличающиеся лишь тем, что эти понятия связаны с интуицией, в результате чего и появляются «невещественные вещи». В этом пункте логик Аристотель противостоит поэту-философу Платону, который сильно отличается от таких немцев, как Парацельс, Гаманн и Гете, которые не соединяли интуицию и понятие в Идею. При этом Шиллеру так и не удалось убедить Гете, будто его изначальный феномен это Идея в платоновском или даже кантовском смысле...
...Но не стоит ли в конечном счете за «справедливостью», «красотой», «истиной», «добром», особая сущность, самостоятельное и материальное бытие в платоновском смысле? Не открыл ли в данном случае Платон истину, действительную для всего человечества во все времена? Но платоновская Идея не навязывает «истину», она лишь побуждает к созерцанию, но не имеет в себе никакой силы, она просто существует в вечном покое. Ее функция – установление «справедливости» между равными. Великая заслуга Канта заключается в том, что он выбил почву из-под метафизического дуализма. Идея для него была лишь регулирующей функцией, а не потусторонней действительностью. Но Канту нужно было еще снять с идей пустую оболочку субстанции и представить их как функциональные понятия.
Но, уничтожив метафизические ипостаси, Кант со своей стороны возвел рациональную способность образовывать понятия в ранг абсолютного и «чистого» разума, создав тем самым зацепку, за которую сразу же ухватился старый дуализм духа и материи, чтобы подчинить себе еще несколько поколений. Хотя «дух» не относится больше к потустороннему миру, дух и материя остаются взаимоисключающими антагонистами, а не полюсами одного живого целого. Дух не может стать действительностью, это божественная имманентность мира, начало движения, развития и становления в мире. В человеке, согласно немецкому идеализму, материя и дух сталкиваются как враждебные начала. В результате сохраняется метафизический разрыв, только дуализм становится секуляризованным и «имманентным». Все как в старом церковном гимне: «Что есть человек? Полузверь, полуангел»...
...Попытки теории познания путем упрощения и унификации свести все многообразие мира к общему знаменателю пользуются возможностью создания типовых понятий (таких как «дерево», «дом»), абстрагирования, постепенного вычитания и отрицания, но этот путь ведет не к «истинной действительности», а в ничто – либо через «чистое бытие», либо через атом, либо через «вещь в себе». Если отнять у реального предмета все многообразие его качеств и приписать их формам «чистого разума», то от реального предмета не останется ничего, кроме овеществленного «бытия» или «в-себе-бытия»: призрака «вещи в себе». Но почему останавливаться на этом, почему не лишить бытие и этого «в себе»? Пусть Ничто марширует дальше в голом виде. То же самое относится и к атому, когда он претендует на роль чего-то большего, чем методический принцип, вспомогательное средство, логическая методическая промежуточная станция между анализом и синтезом в методике точного познания, когда он претендует на роль элементарной, последней и истинной действительности, будучи лишен всех реальных черт. Методом вычитания можно любой предмет свести к нулю.
Наука об окружающем мире. Материя
Лейбниц, следуя господствовавшему в его время мнению, будто большое можно вывести только из малого, а целое – из элемента, противопоставил атому монаду, духовный элемент, всегда связанный, однако, с материальным элементом, за исключением центральной монады. Таким образом, Лейбниц получил дуалистический атом и оказался где-то между материализмом и радикальным панпсихизмом. Но целое мира никогда нельзя вывести из элемента, из одной из его частей или функций. Дуализм любого рода столь же мало пригоден для объяснения мира, как радикальный материализм или панпсихизм. Немецкие мыслители, такие как Кеплер и Лейбниц, искали жизненное начало мира, но не нашли, потому что их увлекал на ложный путь унаследованный от поздней античности метафизический дуализм духа и материи. От элемента никогда нельзя придти к целому, от души так же нельзя придти к жизни, как и от материи, поскольку они взаимно исключают друг друга. Можно, конечно, соединить материальный и духовный атомы, но их единство не будет истинным.
Видимый, предметный мир это тело для жизни мира, и тело каждого человека для других – часть окружающего мира. Нам не нужна искусственная «мировая душа», чтобы «объяснить» движение и становление в мире, потому что сам живой мир по своей сути и происхождению это движение. Тело содержит в себе «материю», но «материя» вместе с тем, что она исключает, как свою противоположность, это выдумка абстрагирующего, аналитического мышления, получившего первоначальный импульс от религиозного, дуалистического мировоззрения. «Материя в себе и для себя» не существует так же, как и дух в себе: всякое «в себе» это субстанциализация понятий, которые вычленяются аналитическим мышлением из целого как нечто якобы последнее и элементарное. Материя в действительности это продукт мысли.
Поэтому физики и химики не могут претендовать на то, будто они одни со своей «материей» и своими «атомами» стоят у подлинных истоков мира, у начала любого познания «истинной» действительности. «Истинная» действительность это жизнь мира в целом, а не «материя»...
...Точность физики и химии основывается на том, что они используют эксперимент для обретения опыта. Нас уверяют, будто опыт неопровержим. Но его условия можно расширить, а его результаты разные теории могут толковать по разному. То же относится и к данным измерений. Каждый новый опыт может опровергнуть предыдущий, так что отдельный опыт не может служить прочным фундаментом познания.
Можно ли где-либо обнаружить «материю» как таковую?.. Она остается овеществленным понятием, которое никогда не воплощается в осязаемых и видимых вещах. Каждая вещь обладает конкретностью только благодаря своим свойствам, а материя должна быть вещью, лишенной любой конкретности. «Материя» это собирательное обозначение тех основополагающих категорий физики и химии, которые описывают важные для этих наук «свойства» с помощью типовых терминов. Материя это сложный типовой термин для обозначения категорий физики и химии.
То же самое можно сказать о механическом движении. Оно никогда и нигде не бывает самостоятельной реальностью, а лишь моментом движения в высшей реальности...
Как и проблема механизма, так и проблема материи может быть решена только биологией, но такой биологии, которая не считает себя «прикладной физикой» и не рассматривает жизнь как механизм или химический процесс. Необходимы большие перемены в мировоззрении, ревизия философии многих столетий, как материалистической, так и идеалистической. Прежняя биология, продукт XVIII века, зажатая между физикой и гуманитарными науками или между мертвым миром материи и миром духа, занималась растениями и животными, а также телесной половиной человеческой жизни. Будущая биология будет общей наукой о жизни, о жизни макрокосма в целом и всей жизни человека как живого микрокосма, т.е. она будет соединять в себе науку о материи и о духе.
С этой панбиологической точки зрения материя это видимая реальность тела мира и человеческого тела. Как в макрокосме, так и в микрокосме механические движения, физические явления и химические процессы подчиняются всеохватывающему началу «жизни». Движения, описываемые механикой, физикой и химией это оторванные от живого целого частичные процессы, а материя – не что иное, как «внешняя сторона», тело живого целого. Материя «мертвой» окружающей среды, земли, гор, рек, морей представляет собой такую же частичную реальность общей жизни мира, как материя костей, мяса и крови в теле человека. Оба вида материи подчиняются одним и тем же законам природы. Человек и любой организм связан с миром в целом не своей материальностью, а общностью вселенской жизни.
Нигде в природе не существует «материи» без зародышей органической жизни. Мертвую материю можно получить только искусственным путем и сохранять только в искусственной среде. Если это так, то не только стираются метафизические границы между «мертвой» и «живой» природой, но и решается проблема происхождения жизни на Земле. Из мертвой материи никогда и нигде не могло бы возникнуть ничего живого. Если жизнь вечна и неотделима от природы и Земли, то никогда не было «происхождения» жизни, а было лишь изменение ее форм.
Еврей Оскар Гольдберг утверждает в своей книге «Реальность глазами евреев» (1925): материализм – это сфера «семитской расы», в своей самой чистой форме – задача еврейского народа. Соответственно Яхве, бог этого народа, изображается как материальный центр действия всей материи, центральное положение в которой занимает «народ Израиля». Это назначение своей расы осуществил еврей Маркс, когда он в неизбежной оболочке немецкого идеализма пересадил учение о саморазвивающейся экономике, т.н. «исторический» материализм евреев в жизнь немецкого народа, расколол общество классовой борьбой и идеологически отравил немецкий рабочий класс. В Советской России «реальность глазами евреев» в форме марксистского материализма празднует свой мировой триумф, разрушая жизнь целых народов. Марксизм побеждает, даже в буржуазной среде, всегда, когда «экономика» относится к материальной стороне жизни, а все «духовное» объявляется идеологической надстройкой над ней. Еврей Маркс оттеснил великого шваба Фридриха Листа, который выводил экономику из живых производительных сил, из характера и жизненной ориентации народа.
Как и любой материализм, марксизм сводит жизнь общества к функции мертвой, механической окружающей среды. Это роднит марксизм не только с т.н. натуралистическим материализмом (как у Геккеля, опиравшегося на мировоззрение еврея Спинозы), но и со всеми вариантами «Теории среды». Вытеснив материализм из сферы экономики, общество преодолеет дуализм духа и материи в этой области и восстановит ее единство.
Трудно уловить смысл этого отождествления экономики с материальной стороной общественной жизни, которой противопоставляется духовная или культурная сторона. Вероятно, победа марксизма отвечала стремлению буржуазно-идеалистической прослойки сохранить за собой область «духа» и «культуры», а тем, кто далеко отстал от нее, оставить материальную область. Таким образом, «идеализм» способствовал успехам материализма и усилению классовой борьбы во второй половине XIX века.
Экономика имеет с материальной стороной жизни не больше общего, чем любая другая реальность. Вероятно, ее принципиальное отличие от других видов человеческой деятельности заключается лишь в том, что идеалисты с помощью субстанциализации понятий утаивают суть экономической деятельности. Если признать наличие материальной стороны в любой человеческой деятельности, включая художественную и литературную, материализм станет в экономике столь же невозможным, как и в областях, относимых идеалистами к «чистой культуре». Разные виды деятельности имеют общие корни, они не относятся к разным метафизическим областям...
Марксистский материализм в своем учении о стоимости представляет себе стоимость как труд, затраченный при изготовлении продукта, и измеряет стоимость длительностью этого труда... Экономическая талмудистика Маркса выявляет нам «реальность глазами евреев»: их реальность это тенденция к разрушению народов с помощью классовой борьбы и еврейского экономического мифа.
Государство и политическая власть тоже подвержены влиянию еврейской экономической реальности и мифа о диалектическом саморазвитии человеческого бытия как производственного процесса, который и представляет собой подлинную историю. Государство и власть превращаются в трудовой коллектив для управления экономикой, к чему и сводится вся политическая реальность. Лишь национальная революция вымела эту реальность, соответствующую еврейским представлениям о ней.
Подобно все более бурному и широкому потоку протекает проблема причинности через тысячелетия западной мысли, иногда становясь ее осью. Все науки добавляют что-то от себя в русло причинности и в конечном счете поток разделяется на реальное отношение причины и следствия и их мысленную связь, противоположную первому. У Шопенгауэра мы встречаем уже деление на 4 корня. Слово «причинность» все более непрочно связывает множество отдельных течений. Главная проблема рационального мышления и построенной на нем науки распадается на множество независимых составных частей. Собирательный термин «причинность» становится препятствием на пути познания в тем большей степени, чем больше жертв приносится на алтарь этого идола. Мы видим, какой акробатический танец приходится исполнять Максу Планку между причинностью, свободой воли, индетерминизмом и целостностью, а Ленард вообще против «болтовни о причинности». В определениях причинности царит такая анархия, что трудно привести их к одному общему знаменателю. Так же обстоит дело с описанием реальных процессов...
Причинность превращается в бессмысленное понятие, когда ошибочно предполагается наличие единого целого там, где в действительности мы имеем разнородное множество. Человек постоянно задает вопрос «почему?», но в вопрос этот закладывается разный смысл, предполагающий разные ответы, так что характерным признаком такого рода детерминизма является как раз индетерминизм...
Исторически категория «причинности» внесла главный вклад в победу рационализма и основанной на нем «физики» в самом широком смысле слова, откуда эта категория перекочевала в т.н. «гуманитарные науки». Она была оружием борьбы против магии и мифов всех видов. Рационализм включил и Бога в эту категорию в вариантах деизма, теизма, пантеизма, окказионализма, Провидения и предопределения...
Но действительно ли причинность преодолела магию, миф и веру в чудеса? Позитивисты объявили чудо беспричинным следствием, т.е. бессмыслицей. Но это лишь плод их близорукой фантазии. В магическом мировоззрении причинность сама имеет происхождение: за явлениями как их «причина» кроется сознательно действующая воля человеческой или сверхчеловеческой силы. А так как любой теоморфизм является вариацией антропоморфизма, то последний и заключает в себе причинность. Человек проецирует самого себя на мир и воображает себя в качестве действующей «причины». Рационализм только убирает из большой части мира человеческую волю, но «причина» как безличная, но действующая с определенной целью воля остается. Вся метафизика со всеми ее главными понятиями – послед магического мировоззрения и порождена антропоморфизмом, антропоморфной «причинностью».
Причинность никогда не была совокупностью всех ответов на вопросы «почему?», идеей всеобщей взаимосвязи вещей, движений, явлений и событий. За ней всегда скрывалась действующая воля. Следуя этой линии, Шопенгауэр и пришел от проблемы причинности к своей метафизике «мира как воли». Правда, по мере изгнания антропоморфизма, причинность становится нематериальным понятием, собирательным названием разнородных явлений. Причинность, сила и антропоморфизм вообще начинают умирать в позитивизме, который хотя и описывает природу (с помощью математических формул), не хочет объяснять ее, испытывая болезненный и смехотворный страх не только перед всем, что отдает метафизикой, но и перед непосредственным созерцанием действительности. Эту игру доводят до конца евреи: мир становится безжизненным. Генрих Герц начинает свою «Механику» не только с устранения понятия «силы», но и с замены видимой действительности т.н. образами, т.е. системами абстрактных символов; Эйнштейн заменяет реальный мир формулами. Это полярное дополнение «действительности глазами евреев» в марксистском материализме.
В связи с этим физики-теоретики придумали пресловутое «физическое мировоззрение», картину мира в виде системы знаков, абстрактной модели, формулы... Пуанкаре поясняет: то, чего может достичь наука, это не познание самих вещей, т.е. не реальности мира, а только «отношений между вещами; вне этих отношений познаваемой реальности нет». От действительности остается только система мер и вычислений или, по М. Планку, система понятий, а по А. Пуанкаре – рамка, которую «мы», т.е. математики, сделали сами. Есть люди, которые верят в свои фетиши как в реальность. Самообразующиеся атомы, формулы – такие же фетиши. Планк требует: «Мы должны сообразовывать наши воззрения с результатами формул, а не наоборот». Таким образом, физики-теоретики берут на себя роль творцов мироздания.
Кроме чудес и случайностей, как якобы следствий без причин, причинность имеет еще одного партнера в лице свободы воли, о которой много говорят и пишут, хотя никто не знает, что это, собственно, такое. Свобода воли – одно из морских чудовищ, выдуманных философией. Может быть, «свобода воли» нужна только для удовлетворения логических нужд диалектиков, которым необходимо противопоставить детерминизму индетерминизм. Если для одного процесса, одного движения заданы все условия, то этим определяется сам данный процесс... Но посреди комплекса условий, определяющих движения, проходит линия, которая разделяет внешние условия и внутренние «причины». При механическом движении, например, катящегося биллиардного шара, масса, гравитация и т.д. это внутренняя «причина» движения, а полученный удар – внешнее условие...
«Внутренние» причины разделяются на три главные группы. Категории механики, физики и химии образуют первый уровень действительности. Вторая группа «внутренних» причин, описанная в категориях старой биологии, это тело и биологические движения. Третья, высшая группа внутренних причин (душа, дух), описанная в категориях т.н. гуманитарных наук, это общественный уровень.
Это не означает, что неделимая действительность распадается на три разные сферы. Речь идет лишь о трех ступенях познания. Если действительность как целое это «жизнь», то высшим уровнем будет общественная сторона жизни, вторым – телесная, а третьим – вообще материальная. Первая и вторая ступени вместе образуют «окружающую среду», вторая и третья – «жизнь человека», все три вместе – жизнь Вселенной в целом.
Диалектика «причинности» или детерминизма и «свободы воли» говорит лишь о том, что есть действительность, недоступная для средств и методов механики, физики и химии, сторона жизни, которая традиционно называется духовной. При этом детерминистические естественнонаучные теории молчаливо предполагают, что тело можно исследовать физическими методами. «Свобода воли» означает не действие без причины, а только возможность действия или движения по внутренней причине, отличной от причин механических, физических и химических движений. При этом нет взаимоисключающей противоположности тех и других причин... «Индетерминизм свободы воли» означает лишь, что жизнь, особенно сознательная, имеет свои причины действий и свою материализованную в обществе действительность, что действительность как в моей жизни, так и в жизни общества, хотя и зависит от внешних «обстоятельств», по своему характеру, пути и цели не предопределяется ими, потому что жизнь в данном случае определяет сама себя, несет причину в самой себе. Основной закон всего живого – перевес самопроизвольных сил над внешними восприятиями.
Правильный прогноз возможен и в тех случаях, когда математические методы неприменимы. Противоположность «детерминизм-индетерминизм» там, где она имеет смысл, не совпадает с противоположностью окружающая среда – общество (или природа-дух).
В физике связывают понятие силы с представлениями о мускульной силе. Но в магическом и христианском мировоззрении это слово имеет совсем иное значение.
К магическому миру близок тесно связанный с религией мир права. У греков понятие, обозначавшее причину, первоначально обозначало «вину»...
...Любая наука по необходимости остается мифом, поскольку ее понятие – антропоморфного происхождения. Врачебная деятельность Парацельса была связана с его мифом, его мифическим мировоззрением. В более широком плане это связь теории с реальностью. Современная теоретическая физика умышленно разорвала эту связь, подменила реальность формулой. Стремясь избежать метафизики, она попала в объятия самой примитивной метафизики материализованных знаков. Зачем вообще нужна такая наука, если ее смысл – разрушение действительности?
Движение на втором уровне действительности
Ленард иногда называет биологию прикладной физикой и превращает «телесный механизм живого существа» посредством своего учения о больших молекулах, которые проникают в «духовный мир» и связывают дух, вследствие чего возникает жизнь, в высшей степени странную метафизику. Но просвет внезапно открывается в совершенно ином направлении: «Я знаю, что наследственное древнегерманское мышление приписывает жизнь каждой вещи и видит во Вселенной живую личность. Так думал и Кеплер, и это соответствует и современному естествознанию в той мере, в какой оно выражает всеединство событий в мире как в целом». (Ленард. «Немецкая физика», I, стр. 159. Но тогда «жизнь» не представляет собой больше смесь материи и духа, а является изначально единым целым, а материя и дух – лишь его сторонами. Но ни в коем случае нельзя приписывать атому «дух». Жизнь никогда не заключается в одной части, а всегда в живых формах и цельных образованиях вплоть до вселенского единства и его особых форм.)
Второй уровень действительности описывается в категориях науки биологии, т.е. включает в себя «организм» или «органическую жизнь», а от человека – только тело. Здесь следует заявить решительный протест против биологии, зажатой между мертвой природой (объявленным «автономным» первым уровнем) и «духом». Этот второй уровень заключает в себе телесную сторону всего живого вместе с механизмами первого уровня и ничего больше, т.е. не жизнь как целое. Если рассматривать организм не как жизнь, а только как тело, то он относится ко второму уровню действительности. Если же мир и земля воплощают в себе жизнь, то они тоже организмы и относятся ко второму уровню, включая в себя первый. Но на втором уровне первоначально строилась только биология в ее прежнем виде...
К собственно биологическим движениям не относятся движения, сознательно направляемые волей... Всеобъемлющей и центральной для собственно биологических движений тела можно считать категорию «роста».
Телесный рост осуществляется в соответствии со своими закономерностями, но в полярной взаимосвязи окружающей среды (внешних условий) и общества (души и духа). Взаимосвязь с окружающей средой описывается в категориях места обитания, оседлости или подвижности в жизненном пространстве, питания, обмена веществ и климата... Как и сила тяжести во всеобщем тяготении, категория «питания» переходит в гораздо более широкую категорию «обмена веществ» и обретает тем самым иной облик... Основной вопрос стоит так: либо неразрывно связанный с ростом обмен веществ представляет собой единообразный процесс преобразования мертвого вещества в живое, либо это форма преобразования одного живого вещества в другое. Тот факт, что в теле все физические и химические процессы осуществляются не автоматически, что организм представляет собой нечто большее, чем комплекс отдельных физических и химических процессов, что скорее эти отдельные процессы, какого бы рода они ни были, в своем осуществлении имеют своей предпосылкой живое и управляются живым целым (биологическим видом, расой и индивидуальной энтелехией) в соответствии с его собственными законами, сам по себе еще не говорит однозначно в пользу второго вывода. Этот вывод можно сделать, только ответив на вопрос, что такое вообще мертвая материя, мертва ли Земля сама по себе и органическая жизнь развилась на ней лишь впоследствии или вся жизнь происходит из Земли, и Земля сама – тело жизни. Вопросу о наличии в природе «мертвой материи» нельзя противопоставлять вопрос о сути, своеобразии и отличии от нее «живой материи». Материя мертва всегда, когда ее рассматривают как таковую т.е. технически изолируют от ее естественных взаимосвязей и состояний. Поэтому «живой материи» тоже нет. Жизнь это процесс, а материя – ее тело, процесс, управляющий отдельными физическими и химическими процессами. Решающий вопрос оказывается, таким образом, между процессом жизни вообще и процессами первого уровня действительности: либо мы имеем здесь два автономных, параллельных ряда процессов, либо жизнь можно в конечном счете свести к автономным физическим и химическим процессам, либо жизнь как высшая действительность заключает в себе первый уровень действительности, либо «мертвая» Земля – тело всего живого и любая особая «материя» порождается жизненными процессами и вообще неотделима в природе от жизни, не существует сама по себе.
Большая область общих отношений между ростом и окружающей средой, включая сюда и климатические условия, описывается в категориях места обитания и его перемены...
Приспособлениям нельзя объяснить, как учит дарвинизм, само изменение вида, переход от одних основных видовых особенностей к другим: основные особенности вида остаются стабильными независимо от окружающей среды, даже при перемене места обитания...
...Основной закон всего живого: жизнь происходит только от жизни...
...Категория «окружающей среды» получает здесь, таким образом, специфический смысл от второго уровня действительности, который определяется как телесная жизнь и рост.
Если тело и душа это полюса единой жизни, то встает вопрос о внутренних силах, внутренних причинах роста. Психические факторы для роста – отнюдь не «внешние», это сама бессознательная жизнь, познающая себя только в ощущениях. Живая форма связана с миром двояким образом: через тело – с окружающей средой и через «душу» – с обществом. Душа это (внепространственная) внутренняя сторона тела, первоначально инстинктивно-чувственная сторона жизни. Душа это ворота для взаимодействия между людьми... Общество это вторая область «внешних» условий телесного роста.
Промежуточная область совпадает в полном объеме с биологической категорией «выведения», которая предполагает человеческую целесообразность (Дарвин как животновод создал на базе этого понятия миф о происхождении видов, превратив саму природу в животновода)... Выведение нового типа в рамках биологического вида сродни перемене места обитания, как и в случае с ним, изменение обратимо, только естественную перемену места и вместе с ним среды заменяет целесообразная человеческая деятельность.
Строго говоря, о выведении пород в человеческом обществе не может быть и речи, так как человек для человека никогда не может быть просто предметом «одомашнивания». При выведении расы, как того требует национал-социалистическое мировоззрение, только принудительная стерилизация носителей наследственных заболеваний граничит с «выведением» пород домашних растений и животных. Все остальное – выбор супружеских пар, дистанцирование от чужаков, забота о здоровье – результат добровольного выбора...
...Остается вопрос о внутренних причинах роста, его особом смысле и собственных закономерностях.
Каждая форма жизни обладает собственной энергией или потенцией, которая проявляется в росте, стихийно – в виде инстинктов и чувств, способности поддаваться влияниям окружающей среды и общества. Жизненная потенция каждой индивидуальности тесно связана с тем, что называется здесь «основой жизни». Так как жизнь происходит только от жизни, основой и потенцией называется все то, что наследуется от другой жизни. Моя жизнь включена в общий поток жизни...
Духовный и физический рост, хотя и неразрывно связаны, имеют разные пределы и ритмы. Долгое и медленное духовное созревание означает долгую юность, более высокую одаренность. Это признак высших рас, пропорциональный уровню культуры. У первобытных племен, вроде негров, дети развиваются быстрей наших, но к 14-15 годам их созревание уже завершается. Конец духовного роста и культурный уровень племени функционально взаимозависимы. Племя не повышает свой культурный уровень, потому что у него нет больше творческих сил.
В росте, специфически биологическом движении, проблема причины, смысла и цели становится гораздо более конкретной, чем на первом уровне. (От метафизической или трансцендентной телеологии, которая сводит мнимую целесообразность творения к целенаправленно действующему демиургу, следует держаться подальше. Это учение помогало при решении проблемы жизни в XVIII веке, когда наука упиралась в Бога там, где кончались вопросы и ответы на них. Телеологии в науке ловить нечего. Дарвинистский миф о выведении пород без животновода означает целесообразность без цели и без целенаправленно действующего лица. Цель, к которой ведет внутренний «смысл», не имеет ничего общего с такой телеологией). Внутренние стимулы переживаются в чувствах, равно как и направление потенции. Это определяющий признак жизни, по крайней мере, в «органической» сфере...
Основной закон выражается также как основной характер или основной тип, как форма или структура, остающаяся постоянной при всех изменениях, придающая инстинктам осмысленное направление. Это, так сказать, русло потока становления, но не внешнее, а внутреннее. Основной характер каждой формы имеет от природы три основных части: видовой тип, расовый тип и индивидуальный закон.
Законы движения первого уровня постоянны и поэтому могут выражаться в точных математических формулах. Основной характер живой формы может изменяться в определенных границах, однако он остается постоянным на всю жизнь, иначе рост был бы механическим движением. Условия изменений делятся на влияния окружающей среды и на воздействие общества.
Изменения основного характера возможны уже благодаря тому, что в определенных условиях решающее значение может обрести индивидуальный характер человека, его собственный, уникальный закон развития. Основное в человеке остается постоянным при всем многообразии, иначе человечество не было бы единой биологической реальностью. Но за собственным законом развития возникают все проблемы души, ее предсуществования и последующей жизни, ее происхождения, т.е. центральный вопрос всех религиозных и мифических представлений о «потустороннем мире».
Расовый закон имеет большое значение для индивидуальной жизни. Наследственность определяет ее содержание, но при этом быстро выясняется, что проблема «особенностей», в частности, психических особенностей и их наследования ставит самые трудные вопросы теории познания, не меньше чем проблема превращения одного биологического вида в другой.
(Примечание. Проблема «особенностей» выявляет различие между механистическим и целостным методами познания. Первый из них исходит из мельчайших элементов и конструирует из них комплекс, причем принцип конструкции часто оказывается случайным. В механистической биологии, в частности, в механистической биологии наследственности таким элементом является каждая «особенность» или соответствующий ей «ген». Но в действительности таких элементов не существует, это продукты анализа, абстрагирования. «Особенности» это простые абстракции, типизация частей. Органическая форма нечто большее, чем совокупность особенностей, как учит, например, де Фриз).
Если «материал» каждого индивидуума определяется наследственными линиями, то он сам нечто большее, чем совокупность наследственных элементов. Собственный закон развития личности определяется не наследственностью, он уникален и неповторим. Отсюда мифы и постулаты веры в бессмертие души.
Наследственные линии связывают между собой поколения. Но для образования политических союзов необходима дополнительная функция, которая определяется не только кровным родством и, таким образом, не является простым творением природы. В роли второй предпосылки выступает история. Народы не рождаются и не умирают, у них нет соответственно кульминационной точки зрелости, жизнь народов – исторический, а не естественный процесс. Народы выполняют свое назначение, свою общеисторическую миссию перед человечеством своим творчеством, обращенным ко всем людям, хотя оно вырастает на определенной расовой основе. Что же касается наследственных линий, то здесь категория «роста» переходит в категорию «развития». Последняя помимо наследственных линий включает в себя изменения видов и в конечном счете все события в природе, рассматриваемой как целое. «Развитие» – самая широкая категория действительности второго уровня.
В биологической классификации, начиная с Линнея, понятие «вид» заняло особое положение, как соответствующее высшему уровню биологической реальности. Хотя такие понятия как «позвоночные» или «млекопитающие» тоже указывают на определенные реалии, они являются чистыми абстракциями по сравнению с названиями видов, такими как «кит» или «вишня». Реальность вида проявляется не только в сходстве или родстве форм, не только в общности ряда «основных особенностей», но и в особом образе жизни всех представителей данного вида. Когда животные одного вида вытесняют друг друга из общего жизненного пространства, эти квазиполитические процессы имеют совсем иной характер, нежели конфликты с животными иных видов. Закон вида определяет способность отдельных видов образовывать сообщества, вступать в симбиоз или в паразитарные отношения.
В процессе смены геологических периодов формы органической жизни на земле претерпели глубокие изменения, но наука не дала адекватного объяснения этих изменений. Она и сегодня при решении этих вопросов часто прибегает к первобытным мифам. Во всяком случае, не может быть и речи о том, чтобы связывать с этой сменой периодов одномерную схему эволюции и рисовать генеалогическое древо видов. Все «теории эволюции», возникшие в XIX веке при господстве позитивизма, дарвинизма и марксизма, это мифологические конструкции, по сути своей родственные идеалистической философии истории от Лессинга и Гердера до Гегеля, вспомогательные средства создания псевдоистории с линейной, осмысленной линией восхождения от микроорганизмов к человеку. Гердер был предшественником всех попыток такого рода, в частности, в том, что он предпосылал механическую «геологическую историю» биологической эволюции и объединял их в одну «естественную историю». У Гердера этот процесс становления мира имел внутреннего руководителя, как у Дарвина процесс происхождения видов – внутреннего животновода.
У биологических видов была разная судьба: многие исчезли, многие возникли заново (в обоих случаях мы не знаем, почему, и гипотетические мифы помогают раскрыть эту тайну столь же мало, как и научные категории вроде «мутаций»). Многие виды, такие как насекомые, отличаются удивительным постоянством форм, другие сильно изменились, если только мы верно определяем их предков (как в случае с лошадью). Каким образом один вид превращается в другой, мы не знаем. Опыт, положенный в основу дарвинизма, недостаточен для объяснения обратимых изменений, не говоря о том, что превращение одного вида в другой нельзя выдавать за непоколебимую истину, или хотя бы за одну из возможностей. Положительные и отрицательные мутации, хотя мы не знаем, что это, собственно, такое, могли бы объяснить наследственное изменение вида.
(Примечание. Де Фриз изображает каждый вид в форме многоугольника, каждая грань которого соответствует одной из особенностей вида. Это классический пример механистического образа мысли в биологии. При положительной мутации этот многоугольник приобретает еще одну грань, например, 24х угольник превращается в 25и угольник, при отрицательной теряет одно из свойств. Таким образом думают объяснить превращение одного вида в другой... Но форма определяется не суммой случайно приобретенных качеств, а законом, согласно которому эти качества объединяются в одно целое. Изменение вида можно объяснить только изменением этого закона, а не мутацией свойств). Но все генеалогические древа видов остаются мифическими конструкциями уже по той причине, что человек в любом случае олицетворяет собой высший смысл эволюции, цель природы и творения. (Еще Гердер говорил, что на человеке врата творения закрылись. Природа достигла своей вершины, человек – предел совершенства. При этом совершенство каждого народа, каждого исторического периода оспаривается). Этим конструкциям противоречат биологические факты: каждый вид заключает в себе свой собственный смысл, который не может быть познан и перенесен на другой якобы высший вид, по сравнению с которым данный вид является лишь промежуточной ступенью. Все конструкции такого рода восходят к господствовавшей со времени Лейбница идее совершенствования и аналогичным идеям телеологии и Провидения, мифическому антропоморфизму и представляют собой секуляризацию теологических идей.
В противовес всем мифам о прогрессе сегодня снова утверждается другая идея XVIII века: закон стабильности биологических видов, который, правда, не исключает наследственное изменение основного характера, как и закон персональной энтелехии не исключает изменения личности на протяжении жизни. Но, как один человек не может превратиться в другого, так и один вид не может превратиться в другой. Тем не менее, все теории эволюции заключают в себе глубокий смысл, поскольку они стремятся понять и описать единство жизни поверх разнообразия видов, рас и индивидуальностей. Это единство выражается не только в последовательности появления форм, но и в их сосуществовании. Вопрос лишь в том, можно ли выражать это единство в виде псевдоисторического, линейного, причинного ряда, «эволюции». В любом случае мы не должны видеть в мифах о развитии позитивистского XIX века последнее слово мудрости, абсолютную истину, на которой следует остановиться.
Согласно учению Парацельса, человек это микрокосм, связанный по четырем линиям со всем Космосом. Соответственно каждая живая форма и ее рост, определяемый законом вида, подчинены также ритмам движений Вселенной, поэтому в жизни отдельных людей и народов чередуются периоды пустоты и полноты, здоровья и болезни. Это может быть естественной основой реальности и изменений в обществе, таких сугубо исторических явлений, как революции, реформации, преобразования, периоды подъема и упадка и все прочие духовно-исторические волновые процессы.
Общество. Третий уровень действительности. Социальное и историческое движение
Эти движения относятся друг к другу как рост и развитие. Однако, они находятся на уровне, на котором категории естественного движения, т.е. рост и развитие, неприменимы, потому что в общественной жизни действуют причина и смысл движения, не относящиеся больше к бессознательно действующей природе, а только уходящие в нее своими корнями. Но что в жизни выше природы? Одна лишь категория сознания столь же недостаточна для характеристики уровня социального и исторического движения, как и расплывчатое понятие «дух». Рост и развитие – естественные основы истории, но не сама история.
Господствовавшее в мировоззрении XIX века понятие «развития» было заимствовано из биологии и распространено на всю Вселенную. Идеализм вытеснил «природу» как носителя и одновременно предмет развития, т.е. то, что само развивается, и заменил ее «духом». Гегель видел в истории, как и во всем мироздании, саморазвитие духа. «Дух человечества» конкретизировался, правда, как дух народов, а там, где духи народов оказывались под влиянием одинаковых идей говорили о «духе времени». Но и духи народов, и дух времени были лишь тенями абсолютного духа. Эти главные категории идеалистической философии истории вошли в представления немецкого народа, который привык смотреть на историю не политически, так как сам был лишь объектом чужой политики. Но именно политика поднимает историю над естественным развитием и духовным саморазвитием. Благодаря действию история обретает собственную причинность и собственный смысл.
Главный вопрос этого уровня: каким образом вообще человек возвысился над природой, частью которой он является, и смог создать в виде «истории» действительность возвышающуюся над природой? Дуалистическая антропология делает из человека смесь природы и духа, причем дух это особый мир в себе, противоположный природе. Мы же исходим из того, что тело и дух развиваются из одной жизненной основы. Что же остается вне природы?
Своей способностью к осмысленному действию человек отличается от животного лишь по уровню, но не по сути. То же можно сказать и о его технической деятельности...
То, что выделяет человека, чем не обладают животные, это история в самом широком и высшем смысле как совокупность сознательной общественной деятельности... В свободе творчества и принятия решений раскрывается своеобразие человека, конечный смысл его существования, пусть даже речь всегда идет лишь о немногих избранных...
Бог это не «причина». Все метафизики до Канта сбились с пути и отпали от веры, когда они объявили Бога причиной. Бог это также не цель и не мировой план (Провидение), не регулирующая идея, не моральный закон, не законодатель, не норма, не чистый разум и не абсолютный дух. Для Бога нет категории, науке он не по зубам. Совесть, вера и Откровение относятся к области человеческого, поэтому они связаны с расой и обществом как способы, которыми человек отвечает Богу и получает от него творческие способности. Человек может ощущать это как внутренний свет, как озарение, как непосредственное откровение, как «искру». Все «причины» на общественном уровне сводятся к человеку. Там, где принимаются творческие решения, совершаются действия как ответ, как реакция человека на призыв Бога. Это – вера.
Если бы Платон отказался говорить о сущности идей, он приблизился бы к вере в живого Бога. Но у него человек не слышит Бога, не воспринимает его зов, а созерцает его интуитивно. Идея у Платона – не действующая причина, действует стоящий за ней Эрос человеческой и мировой души.
К человеческой сфере относятся также цель, ценность и норма действия. Чтобы они существовали, не требуется особое «духовное» начало, особый мир и разрыв жизни на природу и дух. Но и представления человека не являются причиной, побуждающей его к действию, как мое отражение в зеркале не может быть причиной моего движения. Представления о целях, ценности и нормы это лишь возможности, с помощью которых жизненные инстинкты осознают и регулируют сами себя. Все причины соответствующих движений заключены в самом инстинкте, подобно тому как все творческие решения как ответ на призыв Бога возникают из жизненной основы человека, делают его избранным.
Не всем людям дана возможность творческих действий и возможны они лишь в определенный момент. «Направление» заданного движения остается постоянным, пока не исчерпывается сила импульса. Без новых импульсов общество снижается с исторического уровня на уровень естественного развития. Творческие решения и действия это и есть конечные «причины» на высшем уровне действительности. Они придают жизни людей смысл и указывают цели.
История нечто гораздо большее, чем сумма отдельных действий. Смысл ей придают судьбоносные прорывы.
На третьем уровне отношения причинности ясны. В этих отношениях сознательная деятельность проявляется во всех видах. Причина заключается во внутренней жизни человека, в его душе. Но результат действия, из-за различного восприятия его другими людьми, может быть весьма далек от задуманного.
В общественной жизни важную роль играют основные функции. Число этих функций точно установить не удалось. Они есть как у первобытных народов, так и у народов высокой культуры. Исторические события и расовый тип могут сильно варьировать эти функции, даже смещать их центр тяжести из одной области в другую, то в религию, то в экономику и т.д. Политика тоже бывает различной в зависимости от расы, народа и эпохи.
...Главной остается проблема соотношения данного от природы, обусловленного расой основного характера народа и выпадающих на его долю исторических решений и переворотов.
...История неотделима от Судьбы. Непредсказуемые события – это не Судьба; смерть какого-либо человека это тоже не Судьба, потому что смерть ожидает всех, как королей, так и нищих. Судьба в том, как люди реагируют на события, вследствие чего эти события могут приобрести значение, которое невозможно было предсказать. Мелкие события могут стать Судьбой, если они вызывают у людей непредсказуемую реакцию, побуждают их к принятию решений, затрагивающих более широкий круг народов. Жизнь каждого народа имеет свои узловые моменты, судьбоносные для дальнейшего хода его истории. Из-за непредсказуемости (иррациональности) этих событий и их последствий Судьбу – в отличие от Провидения – называют слепой. Кого Судьба побудит к принятию исторических решений – определяет зов Бога, который выше ее.
Судьба это проверка людей на прочность. Без Судьбы нет героев, нет посмертной славы. Героическая Судьба говорит громче всего там, где приносится в жертву жизнь, где смерть вызывает грандиозные исторические сдвиги. В центре германского мировоззрения находится Судьба, которой никто не избежит, но которой человек может и должен противостоять. Отсюда германские понятия о чести и героизме, отсюда германский характер. Зову Судьбы отвечает в человеке голос крови, особая жизненная потенция каждого. Это фактор, определяющий Судьбу и историю. Никто не может избежать своей Судьбы, но никто не может также выйти за рамки того, что предопределено ему его расовым типом.
Митгарт это сообщество людей одной крови, изначальное представление об устройстве жизни племен и их союзов, о праве, о цели жизни и Судьбе. Благодаря этим основным жизненным силам германцы стали создателями государств, инициаторами всех исторических движений, сильнейшим фактором формирования западного человека.
Мировоззрение германцев дает возможность и категории для толкования смысла всех способов выражения в действии, потому что оно само, как выражение нашего расового начала, и сегодня действительно для всех людей нашей расы и несмотря на чужеродные наслоения, чужие термины и изменение исторических форм остается в основе своей постоянным фактором немецкой истории.
Самым элементарным выражением в действии является приказание и все, что с ним связано. Там, где приказание элементарно и действует непосредственно, сразу же виден его результат. Пример – военные команды. Они всегда выражаются в элементарной языковой форме, но это не сокращенное, а полное выражение смыслового целого. Приказание это первичная форма языка.
Динамическая сила приказания порождается авторитетом вождя. На приказании как элементарной форме действия основано управление общественной волей вплоть до принятия решений, надолго определяющих ход истории...
Вся потенция, вся харизма, все призвание отдельных людей уходят своими корнями в жизненные потенции и жизненные основы общества, которые концентрируются в этих людях, ощущающих внутреннюю необходимость указывать путь к новым целям и диктовать всему обществу законы его исторического становления. В этом тайна приказания: оно действует только в том кругу, который выражает себя в нем, раскрывает в нем внутреннюю тенденцию общества. Только отсюда политические вожди, музыканты, поэты, художники и пророки черпают великие творческие силы. На этой основе возникают новые народы и творится история.
Приказание вождя придает этой внутренней динамике первое, непосредственное выражение. Тот, кто стоит во главе, говорит от имени всех. В нем кристаллизуется общая тенденция жизни, общая воля.
Способ выражения в действии определяется областью, в которой оно происходит. Это может быть приказание или речь вообще, техническое изобретение, научное открытие, религиозное откровение, художественное творчество.
Выражение в действии имеет два полюса: того, кто оказывает воздействие, и того, на кого оно оказывается. Поскольку во втором случае речь идет о множестве разнообразных личностей, возникает опасность раскола. Даже если движение возникает на однородной расовой основе, это еще не гарантирует единую направленность и длительность воздействия. Без руководства может возникнуть система, в которой, как в парламенте, одна лошадь будет запряжена впереди телеги, а другая сзади. О единой направленности и ее соответствии господствующему мировоззрению должно позаботиться политическое руководство. В ориентации движений осуществляется примат политики, причем слово «ориентация» имеет двойной смысл: ориентацию на поставленную цель и своего рода культурную политику, которую еще Платон считал условием существования своего государства и которую проводил греческий полис в лучшие свои времена...
Искусство относится к мировоззренческой сфере воздействия на человека. Концентрацией творческой силы и длительностью ее воздействия художественное произведение отличается от всех прочих. Но в основе этого воздействия лежит не само творчество, а общественно необходимая основная функция. Позитивисты вроде Бокля, переворачивая идеалистические ценности, считали изобретение сапог большим благодеянием для человечества, чем все искусства и вся философия вместе взятые. Такая постановка вопроса явно связана с мифологией прогресса. Мы не будем спорить, что влияние великих технических изобретений столь же сильно, как и влияние достижений «культуры». Но искусство и наука могут непосредственно влиять на формирование человека, тогда как достижения в других областях изменяют лишь внешние условия его жизни, т.е. влияют опосредствованно. Только в этом различие по смыслу и цели между «цивилизацией» и «культурой».
Классическая теория познания знала только одну форму познания – научное познание. По учению Канта, любое познание осуществляется путем анализа с помощью разума. Но дело обстоит не так просто. Процесс познания это взаимодействие подсознания и сознания, внутренних и внешних факторов и т.д.
Задача науки – изучить все эти взаимодействия с помощью своих категорий и методов, т.е. изучить свое собственное содержание и свою основу. И здесь путеводной нитью служат отношения причинности...
С главной трудностью мы сталкиваемся на втором, биологическом уровне, где движения, хотя и исходят из жизненных основ, еще бессознательны. Повод к движению здесь – не осмысленный «мотив», но причина не сводится к чисто механическому воздействию. Все органические движения, хотя и непроизвольны, суть проявления жизни.
Наконец, сам процесс познания отнюдь не определяется одним лишь его предметом. Например, историческое исследование может иметь предметом отдаленную эпоху, чуждую самому историку. Во всех случаях сознанию необходим собственный мотор, своя «причина», чтобы познание стало возможным.
Давно известное различие между действующей причиной и основой познания в широкой сфере «причинности» обретает новый смысл. Когда речь идет о механических движениях, вполне достаточно простого перечисления и описания, если к внешним условиям не добавляются внутренние воздействия. Теоретическая физика стремится к тому, чтобы ограничиться описанием явлений, не поднимая вопрос о внутренних причинах. Но это приводит к отрыву познания от действительности, а действительность требует не только описания, но и объяснения.
В области исторического и социологического познания на третьем уровне условия познания весьма отличны, но смысл этого процесса точно такой же, как на первом и втором уровнях. Перечисления и описание вполне достаточны, если при этом не говорится о внутренних мотивах участников событий, их душевном состоянии, целях и планах. Цель историка достигнута, если он не только правильно описывает события, но и правильно объясняет их. Именно объяснение смысла и взаимосвязи событий делает картину, нарисованную историком, «правдивой», как на других уровнях соответствующее толкование делает «истинными» результаты научного познания. Если наука, например, математическая физика, довольствуется одними описаниями, отказывается от объяснения внутренних причин и смысла, ограничивается перечнем внешних условий, она становится врагом «истины». Истина заключается в объяснении, она отвечает на вопросы, задаваемые действительностью. Она не зависит от вещей, а заключается в оценке вещей. Описание без объяснения делает истину бессмысленной, это атавизм и антропоморфизм, которые необходимо изжить...
Но даже действующий человек может неправильно понимать и объяснять свои действия. Часто последующие мотивировки и оправдания искажают «истину» и действительность, хотя, бывает, и неумышленно. Именно на третьем уровне результат действия нуждается в объяснении. Дать его трудней, чем на первом и втором уровнях.
Любое познание, даже творческое и революционное, связано с традицией прошлого... Все научные познания и исследования определяются историей, так как познающие и исследующие люди сами находятся в определенной исторической взаимосвязи. У ученых прошлого можно поэтому брать только полученные ими результаты, независимо от их мотивов, и рассматривать их с современной точки зрения.
Науки об обществе, например, история, имеют своим предметом самого человека с его мотивами и целями. Но между историком и его предметом обычно стоит посредник – источник. Историк познает истину, сравнивая источники между собой.
В любом случае процесс познания идет двумя путями. Внутренние причины описываемых событий не всегда лежат на поверхности: их нужно выяснить. При этом процесс познания идет в обратном направлении: от более поздних событий к более ранним, от следствия – к причинам...
С проблемой истины связана методика доказательств. Каждая наука вырабатывает свой метод решения этой проблемы. Но истину нельзя сделать функцией метода.
Любая математика, работающая по методу Эвклида, выводит отдельные истины путем дедукции, исходя из ряда формальных предпосылок: аксиом, постулатов и дефиниций. «Доказательства», таким образом, целиком относятся к сфере Логоса. Но метод никогда не бывает постоянным, и истина не рождается из метода. Теорема о сумме углов выведена не из аксиомы, а путем непосредственного наблюдения на объекте. Методом доказательств воздвигаются стройные системы. Но то, что с помощью этого метода можно придти и к ложным, произвольным, банальным и противоречивым выводам, доказал в XVII веке своей системой талмудист Спиноза: даже геометрическим методом доказательств можно злоупотребить, пользуясь талмудической казуистикой. Только правдивый человек может познать истину.
В физике истина выдвигается в форме гипотез, которые постоянно сличаются с действительностью в виде нового опыта и потом на их базе строится теория. Так было и с законом всемирного тяготения. Требование логистов выводить истину только логическим путем, с помощью «чистого разума», противоречит действительности. Истина – во взаимном соответствии созерцания и мышления.
Познание это сочетание целенаправленного мышления и чистого, теоретического, т.е. мировоззренческого мышления. Неверно думать, будто целенаправленное мышление было первоначальным, а позже на его базе развилось теоретическое мышление. Мировоззренческое мышление с самого начала было характерной чертой человека. Везде и во все времена оно представлено в форме мифа. Оба вида мышления используются на всех уровнях, но всегда нужен особый мотор, мотив и смысл познания, чтобы от целесообразного мышления перейти к мировоззренческой теории, а от теории – снова к целенаправленному преобразованию окружающей среды и общества.
Смысл любого познания и сознания вообще – самоорганизация жизни. Мотор познания это его центр, в котором бессознательная, инстинктивная, чувственная жизнь постоянно превращается в сознательную жизнь, сознательные действия и в познание под воздействием окружающей среды и общества. В сознательной жизни и в творческих достижениях находит свой смысл человеческая жизнь в соответствии с назначением и законами биологического вида и жизнь вообще. Среди всех созданий только человек, как микрокосм, имеет право ставить себя на высшее место, потому что он своим обратным воздействием на природу – на свою собственную, на общество и на окружающую среду – не только преобразует ее техническими средствами, но и потому что он путем чистого познания, с помощью теории и мировоззрения принимает участие в организации вселенской жизни. Он это монада, которая отражает в себе Вселенную.
Процесс познания – часть исторического развития вообще, и как теоретическое познание, и как управляющий фактор. При этом способ участия отдельного действия и отдельного акта познания в истории совершенно параллельны, ибо в конечном счете познание это тоже способ действия. Но история это нечто большее, чем сумма отдельных действий и отдельных процессов познания. Действие и познание – лишь части исторического процесса жизни народа.
Отсюда следует, что действительность третьего уровня это общественная деятельность, направляемая сознанием к определенной цели. Но кроме этого необходимо и теоретическое сознание. Здесь в последний раз встает вопрос о соотношении бытия и мышления. По отношению к историческому развитию общества теоретическое познание, и в форме науки тоже, это не просто внешний придаток, сопровождающая мелодия, зеркальное отражение, а необходимый, действенный фактор, без которого действительность не достигнет совершенства. Нет истории, нет исторической действительности без исторического сознания и нет социальной действительности без соответствующего теоретического познания. Это означает, что политическая революция невозможна без революции в науке, потому что действенная сила революции не сводится к одним лишь политическим акциям, даже при примате политики. Связь революционного политического действия с революционным мировоззрением однозначно доказывает, что революция никогда не одержит окончательной победы, если она не захватит также мышление, познание, мировоззрение, науку, чтобы они тоже стали факторами, преобразующими действительность.
Революция это путь к установлению нового правового порядка. Но здесь не обойтись без соответствующего понятия права. Революция породила новую политическую действительность в виде отношений между партией и государством. Но для этой новой политической действительности нет соответствующего определения права. Партия ставится в подчиненное положение по отношению к государству как «общественная организация», но это определение заимствовано из совсем иной политической действительности. Получается так, что не соответствующее политической действительности правовое понятие становится ее противовесом, выражением реакционной тенденции, консервативного теоретического сознания. Пока политическая действительность не получит своего понятия, своей теории, своего сознания, она не достигнет окончательной победы, ей все время будет угрожать откат к прошлому.
(Примечание. Споры о понятии «государства» могут привести к полной путанице. Это понятие соотносится с политической организацией, возникшей в Европе с XVI века. Должно ли оно сегодня сохранять то же значение применительно к политической организации иного типа?
Абсолютное государство XVIII века включало в себя кроме главы государства, армии и аппарата управления также систему сословий и все территориальные организации. «Государство» означало в данном случае совокупную форму жизни, включая общественную жизнь. Государство, созданное буржуазной революцией, сразу попало в двусмысленное положение. «Государство» – это только армия и аппарат управления или все равноправные граждане? На этой основе возникли принципиально различные теории государства. Первую из них мы встречаем у де Лагарда, для которого государство это одни чиновники, а нация противопоставляется государству. Буржуазная эпоха должна была запутаться в этом противоречии, потому что гражданин, с одной стороны, военнообязанный, налогоплательщик, избиратель, подданный государства, а с другой – обладатель «прав человека». Двойственную позицию занимает и парламент: то ли он законодательная ветвь власти, то ли защитник прав человека. Жертвами этой путаницы стали все либеральные теории государства.
Если теория государства XIX века обычно смотрела на народ с точки зрения государства, то романтики и Гердер придумали понятие «народа», не только свободного от государства и враждебного государству, но и чисто «культурной», аполитичной общности. Поэтому государство и народ так трудно соединить сегодня в теории. К тому же сегодня партия, как орган формирования политической воли, превращается в особый политический мотор, стоящий выше государства.
Возникает не только необходимость в новых правовых понятиях. Глубокий кризис переживает и понятие государства, снова становящееся двусмысленным. Традиционное понятие государства трудно втиснуть в промежуточную позицию между народом и партией. Если бы удалось снова сделать это понятие господствующим, это поставило бы под вопрос смысл революции и создало угрозу реакции. Национал-социалистическая революция была бы тогда задним числом квалифицирована как новая глава исторического периода, протекающего под знаком «государства», а не как начало нового исторического периода с новым смыслом).
Революция изменила и понятие о собственности. Соответствующее национал-социалистическому мировоззрению понятие о собственности резко отличается как от марксистско-коллективистского, так и от либерально-индивидуалистического. И здесь действительность и понятие о собственности не совпадают и новой действительности в этой области не будет, пока не будет нового понятия. Собственность не станет социалистической, пока будет оставаться в силе либерально-индивидуалистическое понятие собственности, что постоянно грозит реакцией против порожденной революцией новой реальности. Действительности для ее самоутверждения всегда требуется соответствующее новое понятие. Слабость и половинчатость империи Бисмарка заключалась в том, что ее политическая действительность не совпадала с ее конституцией «союзного государства», содержавшей в себе зародыш сепаратизма.
В сфере воспитания влияние революции было более сильным благодаря заранее созданной новой науке о воспитании, отодвинувшей в сторону либерально-гуманистическую педагогику, которая тем не менее продолжает оказывать сопротивление и, если она поднимет голову, может обречь на неудачу великие начинания революции. Нужно определить отношение всей сферы воспитания к другим областям, прежде всего, к расовому сознанию, к истории и к общей национально-политической задаче. И здесь в начале должно быть дело, но теория может подготовить путь этому делу, как французская революция имела теоретическую и литературную подготовку.
Третий пример – национальная экономика. И здесь теория становится фактором, влияющим на людей, которые участвуют в экономических процессах.
Своеобразие в данном случае заключается в том, что соответствующего понятию «экономика» предмета первоначально вообще не было, понятие само создало свой предмет, выделив из общего круга явлений свою особую сферу. «Экономика» как термин и предмет связана с эмансипацией буржуазии и развитием капитализма. Первоначально это понятие относилось только к отдельным людям вместе со всеми выводами либеральной манчестерской школы. Национальная экономика рассматривалась только как сумма частных предприятий. Отдельное «предприятие», его конкурентоспособность и рентабельность, – вот первоначальная элементарная действительность либеральной экономики. Но теперь, когда выдвинут лозунг «Общая польза выше личной», обретает новое значение понятие «Национальная экономика», оно становится основополагающей категорией.
Точно так же обстоит дело с соотношением действительности и понятия на первом и втором уровнях. Разумеется, понятие «гравитация» не создает соответствующую действительность, оно лишь ограничивает определенную сферу, типизирует явления в этой сфере и разрабатывает метод, позволяющий подчинить эти явления общему закону.
Человек постоянно ставит перед собой все новые цели и задачи. Благодаря многообразию рас, типов общества и исторических процессов возникает множество представлений о мире в виде мифов, теорий и понятий. Разумеется, действительность не совпадает ни с одним из представлений о ней. Для человека же мир таков, каким он его себе представляет. Я не найду мира «в себе», если отброшу все представления о нем. Мировая реальность «в себе» это полнота ее возможных проявлений и возможных представлений о ней, так как микрокосм отражает макрокосм в соответствии со своими собственными законами.
Представления об истории – составная часть представлений о мире, и они формируются в соответствии с теми же законами.
Констатация исторических фактов это еще не картина исторического процесса. Даже якобы «нейтральное» описание исторических событий неизбежно содержит в себе оценку. Ни один факт не будет признан «верным», если он не согласуется с определенной тенденцией и другими фактами. Что означала смерть Генриха VI для немецкой, Карла I и Кромвеля для английской, Генриха IV или Людовика XVI для французской истории? Одной констатации этих фактов недостаточно, их нужно истолковать в рамках определенной линии, а линия эта зависит от того, считать ли суды над Карлом I и Людовиком XVI справедливыми или расценивать их казнь как политическое убийство.
Эпохи древней Греции или Карла Великого продолжают жить только в истории, но каждое новое поколение оценивает их по-своему. XIX век отличался удивительным разнообразием толкований истории древней Греции и древнего Рима, часто совершенно противоположных. В наше время идет борьба за новые представления о древних германцах, о христианстве, о Карле Великом и Видукинде, о Фридрихе I Гогенштауфене и Генрихе Льве. У каждой исторической личности есть свои иконопоклонники и иконоборцы. Каждое поколение чтит то, что ему нравится. Сколько разных толкований покаяния Генриха IV в Каноссе! Дело не в том, что одно из таких толкований истинно, а все прочие ложны. Перед каждым поколением стоит своя задача и оно заново открывает для себя свою истину в природе и истории. Эта истина является для него жизненной необходимостью. Но оно не должно отрываться от общей почвы, на которой оно выросло. Речь никогда не идет о прошлом как таковом. Центр тяжести любой истории – в живом настоящем и в его взгляде на прошлое. Как нет настоящего без прошлого, так нет и прошлого без настоящего – без него прошлое кануло бы в забвение, словно наши предки жили напрасно. Ни одно поколение, ни один народ не живут в силу чисто физической или биологической инерции. Если нынешнее поколение живет ради своих потомков, оно должно обеспечить непрерывную связь между прошлым и будущим. Соответствующие современным задачам представления об истории – фактор, влияющий на жизнь народа. Поэтому историки, как и ученые вообще, – творцы будущего своего народа, такие же, как вожди, поэты, художники и пророки.
Мнение автора сайта не всегда совпадает с мнением авторов публикуемых материалов!